Русские подвижники 19-ого века

Поселянин Е.

В Оптиной о. Амвросия приняли в скит и дали послушание на кухне. Потом он был взят в келейники к о. Макарию и стал ближайшим его учеником.

Как человек ученый, о. Амвросий принял большое участие в важном деле, предпринятом о. Макарием: перевод на русский язык и издание творений древних великих пустынножителей о монашеской жизни.

Незаметно вырабатывалась в о. Амвросии та высота духа, та сила любви, которую он посвятил на помощь людскому горю и страданию, когда сделался старцем. Уже с самого поступления в скит выделялся он своею приветливостью. Тихо, без потрясения по смерти о. Макария паства его перешла к о. Амвросию. Началась нескончаемая страда.

Отец Амвросий, каким стали знать его в народе,

был одним из тех оптинских старцев, к которым всякий миг прийти в душевной тягости или жизненной беде и требовал помощи. Шли к нему люди, прослышав о его мудрости, о его святости, а больше всего о той великой доброте с какою он принимал всякого.

Любить ближних так, чтобы желать им всякою счастья, благословляемого Богом, и стараться доставить им это счастье — было его жизнью и его дыханием. И в этом потоке любви, который обливал всякого, приходившего к отцу Амвросию, была такая сила, что она чувствовалась без слов, без действий. К отцу Амвросию довольно было подойти, чтобы почувствовать, как сильно он любит, и, вместе с этим, в ответ на его чувство открывалось сердце приходившего, рождалось полное доверие и самая тесная близость. Каким образом возникали такие отношения — это тайна отца Амвросия.

Таким образом, с разных концов к отцу Амвросию сходились люди и передавали свои скорби. Он слушал, сидя или полулежа на своей низенькой кроватке, все понимал еще лучше, чем тот, кто рассказывал, и начинал говорить, что все это значит и как тут быть. Собеседник знал, что в эти минуты старец весь вошел в его жизнь и заботится о нем больше, чем он сам. А могло быть так потому, что свое собственное существо отец Амвросий позабыл, оставил, стряхнул с себя, отрекся от него и на место этого изгнанного "я" поставил своего ближнего и перенес на него, но в сильнейшей степени, всю ту нежность, которую люди тратят на себя.

У отца Амвросия можно было искать разрешения всех вопросов. Ему поверяли как самые заветные тайны внутренней жизни, так и денежные дела, торговые предприятия, всякое жизненное намерение.

Люди, которые не понимали ни старчества, ни отца Амвросия, ни его духовных детей, решались осуждать старца и говорили "Его дело — душа, а не разные предприятия. Тот, кто говорит с ним о таких вещах, не уважает религии".

Но отец Амвросий прекрасно понимал, что там, где умирают с голода, прежде чем толковать о праведности, надо подать хлеба, если он есть. Сам человек высшей духовной жизни, погасивший в себе все собственные требования, он больше, чем кто-либо другой заслужил похвалу Христову за попечение о несчастных: "Я был голоден — вы накормили Меня, жаждал — вы напоили Меня, наг был — вы одели Меня". Он, как умел, служил людям своими сокровищами, а величайшие его сокровища были любовь, мудрость, прозорливость, которыми полны были его советы.

Люди, бояшиеся Бога и ищущие спасения, так зорко следят за всяким своим поступком, зная, что для внутренней жизни он отзовется бесчисленными последствиями, что они хотят, чтоб всякий их шаг был одобрен духовником, которому они доверились, — старцем.

От такого благословения у них является сознание, что этот поступок нужен и хорош, а вследствие этой уверенности достигаются для дела — смелость, твердость и настойчивость, вообще же — спокойное и ясное состояние души.

А христианство имеет бесконечно широкие взгляды, обнимая все разнообразие человеческой деятельности. Тем и велико христианство, тем и доказывается его божественный источник, что оно всеобъемлюще. Христианство, с бесконечною ширью своих светлых взглядов, благословляет труд учителя, воина, врача, землепашца, ученого, судьи, торговца, писателя, слуги, чиновника, ремесленника, адвоката, чернорабочего, художника. Оно провозглашает святым всякий честный труд и учит, как лучше всего его исполнить. Тому же учил и отец Амвросий.

Если к

нему подходили люди и рассказывали, что их семьи беднеют и надо подумать о том, как бы их обеспечить, отец Амвросий не говорил: "Это не мое дело, я занимаюсь только душами". Он весь начинал гореть тем же желанием, выслушивал все предположения, внимал, расспрашивал, утверждал или дополнял то, что было задумано, или предлагал свое. А все, что благословлял отец Амвросий, не могло не удаться, потому что все было открыто.

Это громадное сочувствие, благодатная способность принять чужое горе и нужду ближе своего и поясняют все то значение, которое имел отец Амвросий для тех, кто его знал.

Среди общей холодности и равнодушия, при совершенном нежелании людей видеть и чувствовать дальше собственного существа, многим трудно живется. Нужен человек, к которому бы можно было сносить все, что волнуется в душе, которому бы без утайки можно было открыть все думы и надежды, доверить всякую тайну, чтоб стало легче и счастливее. И нужно, чтоб это чувство было разделенное, чтоб за вежливым словом не слышалось удивления тому, что ищут участия, а чтоб это участие, которого труднее всего добиться в жизни, светило во всяком звуке, во всяком движении. Нужен в жизни сочувственный взор, ласковое слово, нужно сознание, что нас любят и нам верят, нужно то, что в мире самое редкое и самое великое сокровище, — сердце внимательное.

Такое сердце билось в отце Амвросии. И, конечно, такие люди, как он, не могут относиться с презрением ни к чему, что входит в жизнь их ближних.

Мелочей для отца Амвросия не существовало. Он знал, что все в жизни имеет свою цену и свои последствия. Не было ни одного вопроса, на который бы он не ответил с неизменным чувством добра и участия.

Однажды остановила его баба, которая была нанята помещицей пасти индюшек. Индюшки у нее не жили, и барыня хотела ее расчесть. "Старец, кричала она в слезах, — хоть ты помоги. Сил моих нет. Сама над ними не доедаю, пуще глаз берегу — а колеют они. Согнать меня барыня хочет. Пожалей, родимый". Присутствовавшие тут смеялись над ее глупостью, к чему ей идти с таким делом к старцу. А старец ласково расспросил ее, как она их кормит, и дал совет, как их содержать иначе, благословил ее и простился. Тем же, которые смеялись над бабой, он заметил, что в этих индюшках вся ее жизнь. Индюшки у бабы перестали колеть.

Такое совершенное понимание людей, такое умение стать на их точку зрения происходило от той громадной любви, которую носил в себе старец. В ту минуту, когда люди обращались к нему, он отождествлялся с ними — он брал в себя все ихнее, все их горе, все страдания, только взамен их недоумений, их колеблющейся немощи он давал свое сведущее прозорливое слово. Даже и среди обыкновенных людей, где любят, там легко понимают.

Любовь, которая одушевляла отца Амвросия, была та, которую заповедал своим ученикам Христос. Она многим отличается от того чувства, которое известно в миру. В ней не менее поэзии, она такая же трогательная, но она шире, чище и не имеет конца.

Главное ее отличие, что она все дает и ничего не просит. В тот час, когда она нужна, она сотворит величайшие подвиги самопожертвования, а потом молча отойдет, как только горе смягчилось, туда, где новое горе. Апостол сказал: "любовь не ищет своего", своего, то есть и того, что принадлежит ей по праву, например, доверия, воспоминания.

Так было и со старцем…

Он бесконечно любил всякого к нему приходившего, давал ему от себя все, что мог, а о себе не думал. Ему, кажется, и на мысль не приходило, что он делает нечто такое, за что бы можно быть благодарным. Сделав свое дело, наставив человека, он успокаивался. Были люди, которые не слушались его и делали по своей воле: выходило плохо, тогда они возвращались к старцу и говорили "Вы сказали так, а мы сделали иначе. Как теперь быть?"