Русские (сборник)

Дивов Олег Игоревич

Вернулись к охранявшему вещи Михалычу. Выпили ещё, начали спорить о политике, о которой так же интересно говорить, как лузгать вкусные надоевшие семечки.

— Националист ты, Тоныч, — качал головой дед, — дал бы тебе в кочан, если б помоложе был.

— Да ты что, дед? Я же наоборот, за Советский Союз!

— Нет, ты говорил, я помню.

— Да что говорил, что помню?!

— Говорил. Дал бы тебе в кочан, если б помоложе был…

— Дал бы, Михалыч, обязательно дал, — махнул Антон рукой. — Что ж ты так рано родился? Пора за второй. Как, Серёга?

— Давай.

Маленькую или большую?

— Ноль семь.

На площади уже посветлело, возле зарешеченного окна людей не было, на асфальте осталось несколько пятен крови. Они вновь купили «Хортицы» и закуски.

К поезду Михалыча подвели под руки. Лицо у деда было трезвое и внимательное, хотя ноги заплетались.

— Какой вагон у тебя?

— Да иди ты, наци, не помню…

Возле одного из вагонов дед велел остановиться.

— Я с Натулей поеду, — почтительно сказал он, прочитав на карточке проводницы её имя.

— Далi помолодше дiвчины е. — Наталья, медленно улыбаясь, устало кивнула в начало поезда.

По настоянию деда договорились поспать и потом собраться в вагоне Антона: поиграть в карты, поговорить, ещё выпить. Но Сергей знал, что вряд ли соберутся. По крайней мере, он точно никуда не пойдёт.

— Увидимся, — пожал он Ивану Михайловичу и Антону руки и пошёл в свой вагон.

Всё-таки врут в дороге. Из-за пьянки, наверное.

Не спалось. Сергей смотрел со своего верхнего места на половину видной ему старушки в платке и кофте, лежащей на нижней полке в проходе. Старушка читала Евангелие в истёртой обложке.

Смотрел он и в окно, на бегущую мимо дорогу и тополя, освещённые прохладным утренним солнцем.

В вагоне многие уже спали. Заснула рядом с матерью и пятилетняя девочка из автобуса, приехавшая вместе с Сергеем.

Во сне она видела себя выросшей женщиной, пришедшей в мир взрослых. Но взрослые почему-то с улыбкой брали её за руку и ласково говорили: «Иди к себе в детство, девочка, тебе ещё рано… «А она с ними спорила: «Нет, мне как раз, это вам ещё рано быть взрослыми, вам, вам!»

Сергей снова взглянул на читающую старушку. Ему казалось, что она — тоже дорога. Быть может, потому, что в старости у человека накапливаются многие километры жизни, которые хорошо видны внимательному путешественнику.

Дочитав главу из Евангелия, пожилая женщина села на постели. Вздохнув, она тяжело наклонилась, с трудом вытащила из-под полки и поставила рядом с собой, возле подушки, небольшую клеёнчатую сумку. Тихо прошуршала в ней, раскрыла внутри сумки целлофановый пакет и стала есть, нарезая маленьким ножом тонкие полукружья помидора, отправляя в рот кусочки хлеба и сыра. Поев, старушка упаковала всё так же бесшумно, с трудом поставила сумку на место и легла на кровать лицом вверх. Некоторое время она тихо, но трудно дышала, прикрыв полузакрытые глаза ладонью, словно заслоняясь от солнца. Затем старушка открыла глаза и, подняв в руке раскрытое Евангелие, снова стала его читать.

Ему вдруг страстно захотелось позвонить в Брест. Сказать, что он не прав, но и она

тоже не права. И что разрушать вот так всё… Но на счету его мобильного телефона не было денег, он знал это. И положить их на счёт было негде.

Хотя если честно — и он тоже это отлично знал — он мог бы сейчас выйти на любой станции и поехать к ней.

Что значит — трус? Если он просто не хочет что-либо делать — то трус?

Сука, тварь! Тебе тогда было тридцать… Ты сама разрешила себе тот аборт. Пошла ты! Да и ты сам пошёл…

Проснулся он в каком-то тихом городке, где поезд долго стоял. Вышел на перрон. Закурил. Стоящие рядом проводники обсуждали, что к поезду цепляют вагон с арестантами. Кто-то ещё из пассажиров неторопливо рассказывал, что сидел в тюрьме и только что освободился. Было тепло, солнечно. Он решил, что поедет прямо в Крым, потому что билет у него до Симферополя. И там, в Крыму, и может быть, в Гурзуфе, он проведёт так, как хочет, остаток отпуска, который он так глупо начал проводить с женщиной, которую думал, что любит.

Поезд тронулся.

В ресторане почти никого не было, кроме одинокого мужчины с газетой и двух девушек, что-то бурно обсуждающих за бутылкой вина.

Он сел неподалёку от девушек. Они что-то обсуждали — кажется, что одну из них бросил парень и что теперь с этим делать. Одна из них быстро взглянула на него из-под падающих на глаза тёмных волос. Когда принесли заказ, он стал медленно есть, наливая и выпивая маленькими порциями коньяк. Несколько раз он взглядывал в сторону девушек — и каждый раз черноволосая, словно бы невзначай, продолжая говорить с подругой, бегло осматривала его. Это было похоже на игру солнечных зайчиков, которые посылали друг другу живые тела, полные сотен кровяных дорог, артерий, сосудов и мыслей, бегущих по своим темным и светлым путям.

— Молодой человек. Извините, у вас не будет листка бумаги?

Сергей повернул голову — приподнявшись из-за стола, на него смотрела девушка с темными волосами.

— И ручки, — добавила она. Затем закрыла и открыла глаза. После чего глаза её заискрились, стали хрустальными.

Он всегда носил с собой записной блокнот с вставленной в него авторучкой. Чуть подумав, Сергей вырвал чистый листок и протянул его вместе с ручкой.

— О, спасибо!

Склонившись, голова к голове, девушки принялись что-то рисовать на листке — вернее, больше рисовала светловолосая с пухлыми щеками, а темноволосая руководила.

— Ну вот, — констатировала темная, — у тебя в характере слишком много женского, Лера. Я ж говорила.

— Ну и что? — произнес хмурый голос.

— А то!.. Чтобы противостоять мужчинам, надо в себе иметь хоть немного мужского. Поэтому он от тебя и ушёл. Чистые полюса в наше время не сходятся.

— Рит, не он от меня, а я от него, — упрямо проговорила светло-пухлая.

— Это тебе только так кажется. Смотри, какие слабые у твоего человечка ручки, какие пухлые бёдра. Прямо принцесса гороховая! К тому же сколько поперечных линий! Под горлом, на груди, на поясе…