Русские сказки, богатырские, народные

Чулков Михаил Дмитриевич

«Подумай же, дражайший супруг, – промолвила княгиня Милолика, окончив свою повесть, – какая предстоит тебе опасность от Тугарина, когда он не только грозный мститель за Тревелия, но и ревнующий соперник твой! Однако только бегство за Буг-реку спасет тебя от его злобы. Я со своей стороны в безопасности: талисман делает его силу надо мной бездействующей». Затем увещивала она супруга поторопиться с бегством.

Владимир сетовал: невозможно было ему оставить государство свое на опустошение. Монарх, которого трепетал весь восток, который покорил всех враждующих соседей, который прославился своими добродетелями не меньше храбрости, мог ли он пуститься в бегство от одного богатыря? В сто раз легче для него была бы смерть. Но чем было ему возразить слезной просьбе милой жены? Чем противостоять чудовищу, укрепленному чародейством? Таковы были помышления, стесняющие его душу. Рассуждая

о средствах к спасению, вспомнил он, что киевские стены при создании своем были кладены на извести, разведенной на священных водах реки Буга. Этого довольно было, подумал он, к пресечению исполину входа во город, и подобное же слышал он и от верховного жреца. Обрадовался Владимир, поспешил утешить тем свою княгиню и доказать ей, что безопаснее для него остаться в городе, чем выступить из оного. Милолика успокоилась, и не оставалось Владимиру, как только изобретать способ погубить исполина. Собран был военный совет, там изложены были обстоятельства, сказанные княгиней о Тугарине, и предсказание Добрады, что погибнет неприятель от руки богатыря, не рожденного матерью. Советники рассуждали, голоса разделились: одни советовали наслать на неприятеля всех киевских ведьм, другие предлагали крикнуть клич всем сильным и могучим богатырям, один только вельможа Святорад не соглашался ни на то, ни на другое. Он представлял князю, что он не больно-то верит колдовству и думает, что чужие богатыри не так скоро съедутся, чтоб упредили разорение, могущее произойти от исполина, так что лучше всего выбрать лучших витязей из своих и совокупными силами ударить на исполина. Владимир почти согласен был с его мнением и хотел только вопросить совета верховного жреца. Пошли в Перуново капище, потребовали молитв и наставления, чем избавиться от угрожающего бедствия. Жрец обещал всё; он лишь попросил на полчаса сроку; заперся в кумирнице и, выйдя, сказал:

– Внимай совету богов, Владимир: потребно исполина Тугарина, рожденного змием, поймать, связать ему руки и ноги и принесть богам в жертву.

– Но как такое может быть, великий отец? – говорил Владимир.

– Должно лишь поймать и связать его, чадо мое! – отвечал жрец.

– Сего-то мы и не разумеем, – примолвил Владимир.

– Тогда беды на вас великие и гнев богов, если вы его не поймаете, – сказал жрец и пошел во внутрь капища делать приготовления к сожжению исполина.

Владимир же возвратился в недоумении и повелел Святораду кликать клич: кто выищется, чтобы отважиться выйти на исполина.

Множество выбралось витязей. Каждый желал по одиночке сражаться с исполином, поскольку в храбрых людях в России нет недостатка. Всякое преимущество рождает зависть, следовательно и в чести. Никто не хотел уступить друг другу чести сражаться первому. Спорили, бранились, и чуть не дошли до драки, если бы искусный Святорад, подоспев, не доказал витязям, что они спорят они понапрасну, что безумно сразиться с исполином со лба в лоб, что для победы потребно великое искусство, где силы не равны, и уговорил их напасть на богатыря совокупными силами.

Витязи выехали и увидели шатер исполина. Конь его показался им горою; тот ел, по обыкновению, белую ярую пшеницу, а Тугарин спал. Приметили они это по храпу его, подобному шуму вод на Днестровских порогах и заключили напасть на него до его пробуждения. Они слышали, что конь его зачарованный и говорит человеческим голосом, почему и начали красться исподтишка. Но осторожность коня обмануть оказалось весьма трудно. Конь заржал при их приближении, но богатырь продолжал спать. Они поспешили; конь закричал вторично, но опять Тугарин не пробуждался. Погибель была очевидна, хотя конь кричал, ревел и бил ногами в землю, и тут… исполин пробудился было, но поздно было, ибо больше тысячи копий и мечей ударили в него со всех сторон, и одним только заколдованным своим латам обязан он был своею сохранностью, поскольку никакое оружие не пробивало их. Все копья и мечи переломались или отпрянули прочь. Исполин вскипел яростью, схватил двоих витязей, которые прежде ему попались в руки, и проглотил. Все устремились в бегство; великан же вскочил, сел на коня, погнался за ними, хватал почти руками, но не жалел и лошадей, и все спаслись за стенами города. За сто сажен от стен остановился конь Тугаринов. Исполин рассердился, избил коня, соскочил с него и побежал пешим, думая перескочить стену и истребить киевлян с их князем. Но чудная сила вод реки Буга, освятившая стены этого города, явила тогда свое действие: исполин по приближении обжегся исходящим от стен невидимым пламенем, рассвирепел ещё более и поклялся преодолеть всё и опустошить эту землю. Он покушался вторично, и в третий раз и обжегся весь,

так что весь заревел от боли. Не в силах преуспеть, излил он ярость свою на окрестности; изрыгнутое им пламя опалило все поля и ближние деревни. Он пожирал людей и стада и не думал переставать, доколе не истребит всякую русскую тварь.

Между тем Владимир, взиравший со стен городских на происходящее, увидел чудо, произошедшее от стен киевских и опустошение, причиняемое исполином в государстве, равно как и невозможность удержать ярость Тугарина, поскольку даже отборные его витязи не могли победить врага. Он радовался бы, что сам в безопасности внутри города, если б не был добродетелен, но, взирая на гибель своего государства, пролил он слезы и пошел к верховному жрецу просить его об учреждении всеобщих молитв для умилостивления богов. Рассказал он жрецу про неудачу покушения и про страшную силу исполина, про производимые им опустошения и попросил об учреждении искупительных молитв.

– Так вы не привели на жертву этого Тугарина? – воскликнул жрец с досадой.

– О том-то, батюшка, я и хочу просить богов, чтоб они открыли нам средство истребить его; ибо силы его сверхъестественны, – сказал Владимир.

– Истребить, то есть убить до смерти, а не принести в жертву? – изумился жрец. – Чадо! Боги гнушаются всяким бездушным приношением, его живым к алтарю привести следует и связанного.

– Но я сообщал вам, что это невозможно и что…

– Нет ничего, ничего невозможного, приведите только его и не забудьте приказать связать его покрепче: боги уже досадуют, что их столь долгое время лишают вкушения сей сладкой жертвы, и за то послали на вас в казнь сего исполина.

– Святой отец! – сказал Владимир с досадой. – Казнь эта богами послана была прежде, нежели получил я приказ привести исполина им на жертву. Следственно…

– О князь! Велико твоё хуление, но да не осквернюся…

Своё последнее слово жрец сказал уже за дверями и оставил Владимира в немалой досаде.

В недоумении и горе князь возвратился в свои чертоги и вновь принялся возносить моления к бессмертным о спасении своего отечества, но боги не внимали просьбе его, и Тугарин продолжал опустошал прекрасные окрестности Киева. Недоумевали, что делать, и огорченный государь изливал скорбь свою в недра любезной своей супруги, которая также не осушала очей своих, источающих потоки слез. Весь Киев стенал, и не было никого, кто не терпел бы урона от этого нашествия: каждый потерял либо родственника, либо имение, случившихся вне стен киевских. В такой чрезвычайной напасти требовалась помощь только сверхъестественная.

Между тем Тугарин учинил новый пожар за городом. Все придворные выбежали на переходы чтобы вновь стать свидетелями ярости исполина и вдруг услышали, что широкие ворота заскрипели и на двор выехал смелый витязь. Доспехи на нем были ратные, позлащенные. В правой руке он держал булатное копье, на бедре висела острая сабля. Рассказывали о нём так: «Конь под ним, как лютый зверь; сам он на коне, что ясен сокол. Он на двор взъезжает не спрашиваючи, не обсылаючи. Подъезжает к крыльцу красному, сходит с коня доброго и отдает коня слуге верному. Сам идет в чертоги княженецкие, златоверхие. Слуга привязывает коня посреди двора, у столба дубового, ко тому ли золоту кольцу, а своего коня к кольцу серебряну». По всему придворные заключили, что новоприезжий должен быть роду непростого.

Между тем незнакомец входил во внутрь чертогов. Вельможи останавливают его и спрашивают с обыкновенною тогдашних времен вежливостью:

– «Как звать тебя по имени? Как величать по отечеству? Царь ли ты, царевич или король, королевич, или сильный могучий богатырь, или из иных земель грозен посол?» – и прочая.

Приезжий не удовлетворил их любопытству и ответствовал:

– Если мне сказать вам о всем, то уже самому князю донесть нечего, – и просил, чтоб учинили о нем доклад. Не смели его больше утруждать, донесли князю, и он впущен был пред очи Владимира.

На вопрос княжий, что он за человек и какую до него имеет нужду, ответствовал он:

– Я называюсь Добрыня, Никитин сын, уроженец Великого Новгорода, и приехал служить тебе, великому государю.

– Но как ты пробрался в славный Киев-град? И как пропущен был злым Тугарином?

– Надёжа-государь! – отвечал ему Добрыня. – Доселе мне, молодцу, еще не было дороги заперты. Проезжал я горы высокие, проходил я леса тёмные, переплывал реки глубокие, побивал я силы ратные, прогонял я сильных, могучих богатырей – мне ли робеть Тугарина? И я давно бы уже свернул ему голову, – примолвил он, – но я хочу учинить это пред твоим светлым лицом и по твоему слову княжеску, чтоб ты сам, государь, видел службу мою и пожаловал, велел бы мне служить при твоем лице.