Русские сумерки
Шрифт:
– Про живоглота! Про живоглота! – хором поддержали остальные.
Я решительно махнул ладонью – не люблю базара.
Они притихли.
И я кивнул:
– Ладно. Что вы хотели знать?
– Всё! – выпалил Кашин.
…Было ещё рано. Но солнце ушло за тучи, и казалось, что давно наступил глубокий вечер.
Мелкий дождь шуршал по траве. Пелена окутала овраг.
От росы промокли ботинки,
Мы оба давно жалели, что решили срезать. По шоссе – пятнадцать километров, а напрямик – меньше десяти, но в такую погоду они кажутся бесконечными.
– А прогноз обещал «ясно», – Володька Пилипенко хрипло матернулся.
– Может, передохнём?
– Ещё чего! Так и до ночи не придём!
Сумрак и дымка сгущались. Уже за считаные шаги ни черта не разглядишь. Нет, заблудиться я не боялся. Но отчего-то муторно становилось на душе – даже здесь, вдали от пройденного периметра.
– Смотри, – шепнул я, трогая Володьку за плечо. – Что-то чернеет – там, в тумане…
Он нахмурился и качнул головой:
– Дерево. Или куст.
– Раньше здесь не было кустов!
– Ты просто забыл.
– Кусты начинаются после родника.
– А вон тебе и родник, – Володька усмехнулся. – Да расслабься ты, здесь не Зона!
Он старше меня на три года. К тому же местный – хорошо знает этот район.
И правда, чего я так разволновался? Тьфу! Словно сопливая девчонка…
Мы идём, не меняя направления, – по склону оврага между болотистой низиной и скрытым в тумане лесом. Собственно, у нас и выбора нет – лезть в чащу опасно, ещё нарвёшься на какую-нибудь «изменённую» травку, а топать по колено в болотной жиже – удовольствие для дебилов.
Володька спокойно шагает по тропинке.
А я… я хочу оставаться дальше от всего, что темнеет во мгле. Иду по осоке и… левой ногой глубоко проваливаюсь в грязь!
Я – дебил!
Пока вытаскиваю ногу – гнилой шнурок лопается, и кроссовка остаётся в болоте. Кое-как её оттуда выковыриваю.
Что за день сегодня?!
Володька смеётся. Но ждать меня не собирается:
– Догоняй!
Я сажусь прямо на мокрую траву, вытираю об неё же облепленную грязью кроссовку. Связываю лопнувший шнурок.
Когда поднимаю глаза – Пилипенко уже и след простыл.
Он что, нарочно?!
– Эй!
Только
Я торопливо обуваюсь и бегу по тропинке.
– Эй! Володька!
А он, гад, не отзывается…
Лишь какой-то странный сдавленный звук долетает впереди справа – от неясного силуэта в тумане.
Я вздрагиваю и делаю шаг в том направлении:
– Дурачок, это ведь не смешно…
Я уже злюсь. Я готов дать ему в ухо – пофиг, что он старше и сильнее! Решительно двигаюсь на звук.
И через десяток метров цепенею, будто примороженная муха.
– …А это мутант или аномалия?
– До сих пор нет единого мнения.
– То есть вообще ничего не понятно? – удивился Данилин.
– А где оно водится? – уточнил Кашин.
– Где? – Я закрыл глаза и провёл пальцами по столу. – А ты вообрази – выходишь ночью из подъезда. Сворачиваешь в тёмный переулок. И вдруг…
Наташа Щерба громко роняет пенал.
Танечка Корчевная на последней парте взвизгивает от избытка чувств.
Мальчишки оглядываются и хихикают.
Я тоже улыбаюсь.
И отворачиваюсь к окну.
…Я вижу Володьку.
Верхняя половина его тела торчит из какой-то чёрной хреновины, напоминающей широкий резиновый раструб. И этот живой колышущийся раструб – часть чего-то огромного, тёмного, скрытого в дымке.
Володька смотрит на меня расширенными глазами. Его губы вздрагивают, будто он хочет крикнуть. Но вместо этого из его груди вырывается всё тот же сдавленный хрип:
– Помоги…
Я бросаюсь к нему, хватаю его за куртку. И меня словно холодом обдаёт. Ноги подкашиваются – ещё немного, и я упаду рядом…
И буду следующим!
Ясная мысль пронзает меня в долю мгновения.
Я отшатываюсь. Отступаю назад.
Раструб шевелится, втягивая Володьку – словно огромная чёрная глотка. Уже только плечи, голова торчат наружу – я слышу, как хрустят его кости…
Но он до сих пор жив.
И смотрит на меня – я почти физически чувствую его боль и ужас.
Дрожащей рукой выхватываю из кармана отцовский «грач» и нажимаю спуск.
Пуля попадает Володьке в голову…
Листья клёна за окном – ярко-зелёные, словно в начале мая. Они похожи на бабочек, когда колышутся в солнечных лучах. Ещё немного – и вспорхнут, закружатся в воздухе…
Что-то хрустнуло в моей руке. Механический карандаш сломался.