Русские журналы
Шрифт:
Во всем остальном защищаться нечего: смысл и тон нападок г. Полевого – лучшая защита для «Наблюдателя» – и потому мы продолжаем, как начали, рассматривать «Сын отечества».
Важнейшее отделение всякого журнала – критика и библиография; они, можно сказать, душа, жизнь его, потому что в них резче всего выказывается его направление, сила и достоинство. Каковы эти отделения в «Сыне отечества», – вы видели. К довершению нашего очерка прибавляем еще две-три черты. Редактор «Сына отечества» видит в Менцеле великого критика и с великим ликованием объявил, что Менцель разругал новый роман г. Лажечникова и расхвалил г. Булгарина. Эка важность! Менцель ругал самого Гете, и вообще он такой критик, ругательством которого можно гордиться {48} . Потом, редактор «Сына отечества» откровенно признался, что он не понимает «Каменного гостя» Пушкина, но что восхищается гладкостию стиха… {49} Удивителен ли после этого приговор статье Варнгагена?.. Увы!.. О bon vieux temps!.. [3]
48
Имеется в виду следующее место из сообщения «Сына отечества» (1839, № 3, отд. VI, с. 54) о переводе на немецкий язык романа Лажечникова «Ледяной дом» и об отзывах на него немецкой критики: «И не думайте, чтобы критиковал его какой-нибудь неизвестный писатель – нет! Сам Менцель изрекает ему приговор неумолимый и строгий! И в том же листке газеты Менцель не может нахвалиться романами Ф. В. Булгарина». Отношение Белинского к Менцелю см. в статье «Менцель, критик Гете» (наст. т.).
49
В рецензии на сборник «Сто русских литераторов», в котором был напечатан «Каменный гость» Пушкина («Сын отечества», 1839, № 2, отд. IV, с. 120–121).
3
О
Отделение стихотворений «Сына отечества» всегда соперничало с тем же отделением в «Библиотеке для чтения», и потому в нем много очень прекрасных стихотворений, особенно тем примечательных, что их можно читать и сверху вниз, и снизу вверх… В этом отношении особенно хороши стихотворения г. Сушкова… Впрочем, случайно, прошлого года, попало в «Сын отечества» несколько превосходных стихотворений Кольцова. Не знаем как, но только между именами г-д Стромилова, Некрасова, Сушкова, Гогниева, Банникова, Нахтигаля и многих иных попадалось иногда и имя г. Струговщикова, подписанное под прекрасными переводами из Гете. Да был еще напечатан в «Сыне отечества» первый акт из «Ромео и Юлии», перевод г. Каткова. Этот первый акт был отослан г. Полевому еще прежде, нежели вышла первая книжка «Сына отечества» прошлого года, но в помещении перевода было отказано – по причине его крайнего несовершенства. Но, господа, в год много воды утечет, а человеческому совершенству нет пределов: перевод ровно через год был помещен, без позволения переводчика, который совсем не желает быть в каких бы то ни было отношениях с «Сыном отечества», и к крайнему его сожалению, потому что, недовольный своим переводом, он совершенно вновь перевел весь первый акт {50} .
50
Первое действие трагедии Шекспира «Ромео и Юлия» в первоначальном переводе М. Н. Каткова было напечатано в «Сыне отечества», 1839, № 1. Однако до этой публикации Катков успел исправить свой перевод и опубликовал пятую сцену первого действия пьесы в «Московском наблюдателе», 1838, ч. XVI, апрель, кн. 2.
В трех книжках «Сына отечества» за нынешний год из стихотворений заслуживают внимание только три «Римские элегии» из Гете, переведенные г. Струговщиковым. Остальное не стоит упоминовения.
Прозаическая часть словесности в «Сыне отечества» очень хороша. Если «Иголкин» самого редактора и «Свидетель» Одоевского – вялы и скучны, каждый по-своему, зато вознаградит вас вполне прекрасная, полная души и мысли повесть г. Вельтмана «Радой». С наслаждением также прочтете и прекрасную повесть г-жи Жуковой «Самоотвержение». Переводные повести все хороши по выбору и хорошо переведены.
Из статей ученого содержания примечательны статьи г-д Врангеля, отца Иакинфа, В. Давыдова, Корсакова. Чрезвычайно интересны «Записки герцога Де-Лириа-Бервика, бывшего испанским послом при российском дворе».
Отделение современной истории интересно по содержанию, а не по изложению. Вообще, все касающееся собственно до России, гораздо лучше, подробнее и занимательнее излагается в «Отечественных записках», нежели в «Сыне отечества».
Желая быть беспристрастным не на словах, а на самом деле, мы не скрыли от наших читателей, что в «Сыне отечества» есть много прекрасных статей. Но что в этом? – Журнал, будучи сборником хороших статей, должен быть еще и журналом – то есть иметь свое направление, свой характер, словом, быть выразителем своей мысли. В этом отношении «Библиотека для чтения» – лучший пример: все ее статьи не только в одном духе, до даже и пишутся одним языком, одним слогом, потому что сглаживаются одною рукою. Это обстоятельство может быть неприятно для тех писателей, которые принуждены были силою обстоятельств покориться такому усовершенствованию, но для журнала это большая выгода, давая единство его духу. Нельзя сказать, чтобы «Сын отечества» не стремился, с своей стороны, к этому единству: но, как бы сбившись с пути, он беспрестанно противоречит сам себе: начинает статьи – и не оканчивает: дает обещание поговорить о том и о сем – и не выполняет; то хочет унизить Гоголя (по причинам очень важным и очень извинительным), то приторно его похваливает; то как будто делает настоящую оценку Марлинскому, то, вспомнив его обязательную статейку о «Клятве при гробе господнем», снова приходит от него в обязательный восторг {51} . Мы думаем, что драмы и водевили много мешают самоцветности «Сына отечества», отнимая у него время заняться самим собою {52} . Впрочем, «Сын отечества» выражает свою идею: он отстаивает старое против нового, начиная от генияльности Расина до русской орфографии…
51
О Гоголе см.: «Сын отечества», 1838, № 9, отд. IV, с. 58; о Марлинском – там же, 1838, № 10, отд. IV, с. 138 и 1839, № 1, отд. IV, с. 63–65, № 2, отд. IV, с. 122, № 4, отд. IV, с. 175. Статья Марлинского о романе Полевого «Клятва при гробе господнем» напечатана в «Московском телеграфе» (1833, № 15–18).
52
Переехав в Петербург осенью 1837 г., Полевой активизировал свою деятельность как драматург. Его казенно-патриотические драмы, сомнительного достоинства комедии и водевили были предметом постоянных критических (чаще всего иронических) замечаний Белинского.
Остановимся на этом предмете, грустном и вместе поучительном… {53}
В самом деле, не странное ли зрелище представляет собою человек, который с силою, энергиею, одушевлением, вооруженный смелостию и дарованием, явился на литературном поприще рьяным поборником нового и могучим противником старого; а сходит с поприща, на котором подвизался с таким блеском, с такою славою и таким успехом, сходит с него – противником всего нового и защитником всего старого?.. Не господин ли Полевой первый убил на Руси авторитет Корнелей и Расинов, – и не он ли теперь благоговеет пред их мишурным величием?.. Чего доброго, может быть, мы еще дождемся умилительных статей, где будет доказываться величие Тредьяковского, Сумарокова, Хераскова?.. Не господин ли Полевой первый приветствовал Пушкина первым и великим русским поэтом, – и не он ли теперь, один из всех журналистов, не понимает одного из самых колоссальных его произведений – «Каменного гостя»?.. Не господин ли Полевой первый был у нас гонителем литературного безвкусия, вычурности, натянутости, – и не он ли теперь в восторге не только от Марлинского, но даже и от г. Каменского?.. {54} Мы не ставим г. Полевому в вину того, что он не понял Гоголя и восход нового великого светила приветствовал неприличною бранью: {55} г. Полевой и не мог понять Гоголя, потому что, когда явился Гоголь, г. Полевой был уже в своей апогее, и у него на все были уже составлены свои определения…
53
Далее Белинский излагает свою точку зрения на Полевого, которую он развивал и в 1840-е годы: глубокое уважение к периоду работы в «Московском телеграфе» и, по контрасту, беспощадное осуждение Полевого за его журнальную и литературную деятельность в Петербурге, давшую Белинскому право утверждать, что «сам Полевой, этот богатырь журналистики, сам он только портит дело и добросовестно вредит ему хуже Сенковского», что Полевой «отстал от века, не понимает современности и сделался тем Каченовским, которого он застал при своем вступлении на литературное поприще» (письма к И. И. Панаеву от 26 апреля 1838 г. и от 22 февраля 1839 г.).
Строгий суд над Полевым как журналистом, литератором, критиком и ученым-историком Белинский произвел в статье «Очерки русской литературы. Сочинение Николая Полевого» (см. наст. т.).
54
Суждения Полевого о Каменском см.: «Сын отечества», 1838 № 4 отд. IV, с. 163; 1839, № 3, отд. IV, с. 59.
55
См. прим. 27 к статье «Очерки русской литературы. Сочинение Николая Полевого».
Всякое явление имеет свою причину, и все, что мы сказали о г. Полевом, совершилось очень естественно. Главнейшая его услуга, и услуга великая, состояла в уничтожении ложных авторитетов. Он явился на журнальное поприще еще в то время, когда мадригал Лилете давал право на поэтическое бессмертие; когда литературное чинопочитание было во всей своей силе; когда столько диких предрассудков царствовало в понятиях о поэзии. И вот он стал действовать с энергиею, пылом и смелостию, открыто пошел против всего, что казалось ему устаревшим, отсталым, и уничтожал его во имя нового. Что такое это новое, он не сказал этого публике, потому что и для самого него оно осталось навсегда тайною… Между тем гонение на старое часто доходило до ослепления: нехорошо не потому, что нехорошо, а потому, что старое… Но все это было нужно, и все принесло великую пользу. Уничтоживши совершенно достоинство и заслуги Карамзина, мы – молодое поколение – снова признали их, но уже признали свободно, а не по преданию, не с чужого голоса или не по привычке с детства думать
56
«Revue Encyclopedique» (1819–1833) – влиятельный орган французских конституционалистов; издавался Марком-Антуаном Жюльеном де Пари. По своему типу и направлению «Энциклопедическое обозрение» Жюльена было близко «Московскому телеграфу» Н. Полевого.
Мы извиняем теперешнюю ревность г. Полевого к прошедшему. У всякого с своим прошедшим связано так много прекрасных воспоминаний, и потому каждому кажется великим и истинным только то, что явилось в его время, в то время, когда в нем интересы были живы, когда он исполнен был надежд и силы. Напротив того, настоящее для пожилых людей часто бывает так грустно: дико смотрят они на все новое, которое чуждо их, уже застывших в известных формах, и которому чужды они, уже не способные ни к какому движению. Когда вышел г. Полевой на поприще, тогда гремели и сияли имена Гюго, Ламартина, де Виньи, Бальзака, – удивительно ли, что и теперь он почитает их великими гениями? – Читая и перечитывая французские журналы, он беспрестанно встречал в них имя Шеллинга, как величайшего философа современного человечества, – удивительно ли, что Шеллинг и теперь остается для него первым философом, а его философия геркулесовскими столпами абсолютного мышления? Эта история всегда повторялась: кантисты не хотели видеть ничего. великого в Фихте, фихтеисты с ироническою улыбкою смотрели на Шеллинга, а шеллингисты в Гегеле видят пустой призрак. Вот отчего в глазах г. Полевого Лессинг и Шлегель мешают Варнгагену быть глубоким критиком, а Шеллинг Гегелю – великим и первым философом современного человечества. Вот почему современная немецкая литература, столько богатая и великая, так роскошно оплодотворенная духом великого Гегеля, – кажется ему пустоцветною и ничтожною. Это круг, начавшийся нападками на «Вестник Европы» {57} и кончившийся редакторством «Сына отечества».
57
Полевой в «Московском телеграфе» в 1820-е гг. постоянно боролся с «Вестником Европы» Каченовского, нападавшим на сентиментализм и романтизм.
Теперь, чего вы хотите от «Сына отечества»? Все недостатки его происходят от глубокой причины: он не понимает современности и потому не может угождать и нравиться ей. А так как, сверх того, он развлечен составлением драм, опер, комедий и водевилей, то и не имеет достаточного времени для улучшения самого себя…
От «Сына отечества» обратимся к предмету более интересному и приятному – к «Отечественным запискам».
Об «Отечественных записках» мы не будем много говорить, потому что это журнал новый, еще не успевший вполне себя выказать и высказать, хотя и подавший о себе блестящие надежды в будущем. Сказать правду, мы не совсем довольны его критическим направлением, потому что цвет этого направления не достаточно ярок и определен {58} . Впрочем, появление в 5 № «Отечественных записок» статьи Варнгагена о Пушкине, превосходно переведенной г. Катковым, заставляет нас надеяться, что в «Отечественных записках» будет критика дельная и современная. Об этой статье мы еще поговорим.
58
В сентябре 1836 г. по распоряжению Николая I было запрещено образование новых общественно-литературных изданий (распоряжение действовало до 1856 г.). Поэтому в России получила широкое распространение практика перепродажи прав на издание уже существующих органов печати или сдачи их в аренду другому лицу. Так, П. П. Свиньин, издававший в Петербурге «Отечественные записки» в 1818–1830 гг. и получивший разрешение на их возобновление с 1839 г., в конце 1838 г. передал журнал в аренду А. А. Краевскому, который стал его фактическим издателем и редактором. В обновленных «Отечественных записках» в 1839 г. критическим отделом заведовал бездарный критик В. С. Межевич.
Говоря о критике «Отечественных записок», должно упомянуть с уважением о разборе «Фауста», переведенного г. Губером {59} . В этой статье высказано много интересных подробностей об историческом народном Фаусте, предание о котором послужило формою стольким произведениям и, наконец, самому «Фаусту» Гете. В суждении об этом великом произведении также высказано много дельного. Но нам не нравится пристрастный отзыв критика о переводе, отзыв, столь несообразный с уважением критика к генияльному произведению Гете; потом, мы не согласны в некоторых мыслях. Критик говорит, что Гретхен Гете выше Джульетты Шекспира: странная и произвольная мысль! До сих пор еще не придумано инструмента для измерения относительного достоинства созданий великих поэтов, и потому условились почитать их совершенно равными одно другому, как формы совершенно равные своим содержаниям. Впрочем, из этого следует, что содержание, поколику обнимает оно сферу бытия, может служить этою меркою. Но измерил ли критик содержание Джульетты? Не есть ли она полная женщина, выражение женственной природы и женственного духа по преимуществу? Что же касается до воплощения этой идеи в живую, роскошную, в высшей степени художественную форму, – об этом страшно и говорить, когда дело идет о таком художнике, как Шекспир… Потом, критик говорит, что сумасшедшая Маргарита несравненно естественнее сумасшедшей Офелии. По нашему мнению, думать так – значит не понимать ни Маргариты, ни Офелии. Сумасшествие есть отвлеченная идея, которая конкретируется только в явлении. Сумасшедшим может быть всякий человек: вот отвлеченное понятие; но каждый может быть сумасшедшим только по-своему, и ни один сумасшедший на другого походить не может: вот понятие конкретное. Не говоря о разнице характеров, одна разница обстоятельств, бывших причиною сумасшествия, делает из Маргариты и Офелии два совершенно различные лица, которые не могут ни поверяться, ни меряться одно другим. Точно так же, как всякий человек представляет собою отдельный и особный мир, на все другие не похожий, никаким другим не заменимый, – так и всякое художественное лицо. В этом-то и состоит конкретность явлений действительности и искусства. Если бы не Гамлет, а другое лицо было причиною сумасшествия Офелии, то и сумасшествие ее необходимо носило бы на себе другой характер; точно так же, как если бы Гамлет обставлен был другими лицами, то и его болезненная нерешительность, колебания его воли, жалобы на самого себя – все это, будучи тем же самым, было бы в то же время и совершенно другим. Конкретность дает себя видеть не в идее, а в форме, и в этой же форме дает себя видеть и индивидуальность и личность субъекта, которая уже по одному тому, что она личность, не может ни быть заменена никакою другою личностию, ни быть меркою другой личности. Как в природе нет двух лиц, совершенно сходных друг с другом, так в сфере искусства не может быть двух лиц, из которых одно делало бы ненужным другое тем, что было бы лучше этого другого. Впрочем, может быть, критик под словом «несравненно естественнее» разумел художественное выполнение – в таком случае, мы, не обинуясь, скажем ему, что с этой стороны ему недоступны ни Офелия, ни Маргарита…
59
Статья опубликована в «Отечественных записках», 1839, № 1, отд. VI, с. 1–34, как анонимная; ее автор – И. К. Гебгардт.
Не можем мы также согласиться и в мысли о самом Фаусте, как о человеке «с душою сильною, с дерзновенными замыслами и необузданными порывами, но с уничтоженною верою во все прекрасное». Так – Фауст утратил веру, но не в прекрасное (это выражение становится уже приторным), а в действительность бытия, как тождество истины с явлением; так – Фаусту все представлялось мечтою и призраком, – но отчего и почему – вот вопрос, и вот в чем сущность дела. Сколько мы понимаем, это произошло с ним оттого, что, как человек глубокий и всеобъемлющий, он необходимо должен был выйти из естественной гармонии духа и поссориться с действительностию; но для того, чтобы, принявши в себя все элементы жизни, перешедши чрез все ее противоречия и отрицания, через долгое и кровавое испытание, путем разумного опыта и разумного знания, примирить их в своем разумном созерцании и – чрез то – снова приобрести утраченную гармонию души, но уже не естественную, а сознательную, и снова обрести себя в живом и конкретном единстве с действительностию, хотя бы то было только для того, чтобы сказать: «В предчувствии такого блаженства я наслаждаюсь теперь прекрасною минутою!» – и умереть… Да не подумают, что мы претендуем объяснить основную мысль такого великого создания, как «Фауст» Гете: нет, мы только претендуем на то, что наше предположение (а не утверждение) ближе к истине, нежели мысль критика «Отечественных записок». Как много есть людей, которые лишены веры в истину, по своей ничтожности и пустоте, а между тем кто почтет такого человека достойным героем подобной поэмы? Распадение Фауста должно иметь глубокий смысл как необходимость, а не как случайность…