Русский ад. Книга вторая

Караулов Андрей Викторович

С третьего этажа.

На нем была только больничная пижама, больше похожая на арестантскую робу, но Явлинский холода не чувствовал.

Как же он бежал, Господи! За Явлинским гнались. Он слышал лай собак и выстрелы в воздух. Потом (это все в интервью!) долго пытался поймать такси, и какой-то добрый человек помог ему добраться до верных людей.

Почти год Явлинский скрывался в разных квартирах, но тут к власти пришел Горбачев, и КГБ СССР забыл о Явлинском. Он вернулся в Совмин, вступил в КПСС, и в Совмине (вот она, перестройка!) никто не интересовался, где шатался их молодой сотрудник целых два года!

Интервью в журнале прошло незамеченным.

Повезло Григорию Алексеевичу. Есть журналы, которые читают только дураки.

Пил

Явлинский не часто, но если уж пил, то много, получая – в такие минуты – ощущение собственной глубины.

А ведь это уже профессия, между прочим: раз в четыре года баллотироваться в Президенты России. И – ничего больше не делать. Так и в Книгу Гиннесса можно попасть.

«Какой ты Президент, Гриша? – издевался Коржаков. – Ты ж еврей-западенец…»

«В России и небываемое бывает!» – огрызался Явлинский!

Все пространство страны сжимается сейчас до одной точки, точнее – до одного города: Москвы.

Явлинский с друзьями, Михайловым и Задорновым, подготовил проект реформирования экономики СССР: «400 дней доверия».

400 дней – потому что Козьма Минин и Дмитрий Пожарский спасли когда-то Россию именно за 400 дней. Явлинскому очень нравилась эта аналогия, и его горячо поддержал Задорнов.

На самом деле Явлинский имел прямое указание Горбачева: вместе с академиком Шаталиным срочно придумать для страны «что-нибудь спасительное…».

Веселый дед, академик Станислав Сергеевич Шаталин! Любит шашки, любит выпить («Такой коньяк, Гришенька, вчера хлестали, с утра было жаль в туалет идти…»).

Горбачев и Ельцин (редкий случай, когда они не спорили) согласились: нужен любой документ, любой лозунг, чтобы страна, ее народы хоть на какое-то время могли бы объединиться.

Когда-то премьер Столыпин просил для России «10 лет спокойствия». Шаталин смеется: 400 дней – никто не поверит. 10 лет – другое дело. – Мало? Нереально? Хорошо, будет другая фифра: 500.

500 дней. Тоже красиво! [14]

Хорошо, кстати, что на обложке программы «500 дней» нет сейчас их имен – Явлинского и Шаталина.

– А вот и я, шеф…

Явлинский вздрогнул. Перед ним стоял лохматый, неделю не брившийся человек в черной шубе и в носках (ботинки он, видно, скинул в прихожей).

Человек держал в руках шапку из заполярного волка и прижимал ее к груди, как боевой шлем.

– Матка-боска… – пробормотал Григорий Алексеевич; он сейчас только узнал Мельникова. – Ты моей смерти хоц-цешь, – да? По-ц-цему… так тихо вошел?

14

Роль в политике красивой фразы Явлинскому однажды объяснил многоопытный Эдуард Шеварднадзе; этот рассказ Явлинский запомнил на всю жизнь.

Рейкьявик, 86-й. Первая (с брежневских времен) встреча Рейгана и Горбачева на «высшем уровне»! Вопрос один, важнейший: сокращение ядерных зарядов.

Чернильницы открыты. Прорыв! Советский Союз и Америка (впервые после Хельсинки) вроде бы договорились, – но в решающий моменту Горбачева сдали нервы. Военные накрутили? Министр обороны? Генштаб?

С Горбачевым – почти истерика. Все говорено-переговорено, точки над i поставлены, а Генсек не владеет собой.

«Подписать – подпишем, – кричит Горбачев, – но СССР разорвет любое соглашение, если база на Аляске, мистер Президент, по-прежнему будет строиться, если вы не прекратите работы по рельсотрону, климатическому и биологическому оружию, генетическому-комару с вирусом Зика – и т. д. и т. п.»

Рейган встал и направился к выходу.

Горбачев замер. Он, как говорится, делал «последнее внушение»… просто так, на «всякий случай»… и вдруг-такой конфуз, встреча сорвана…

– Погодите, мистер Президент, погодите! – Горбачев кинулся за Рейганом.

Они вышли на лестницу.

– Может, вернемся и… подпишем?..

Рейган был очень серьезен:

– Так дела не делаются, мистер Горбачев…

Из

его глаз текли слезы.

Впереди – выборы Президента Соединенных Штатов, и договор о сокращении ракет, о ликвидации «Оки» (будущего «Ярел») был ему жизненно необходим.

Что Горбачев и Рейган скажут сейчас миру? Там, в саду, их ждут журналисты, там около ста телекамер… – в тот момент, когда Горбачев, Рейган, Бейкер и Шеварднадзе спускались вниз, на пресс-конференцию, Бейкер нашел слова, сразу успокоившие все человечество:

– Это поражение-больше чем победа!

Красиво? Очень красиво. И понимай как хочешь, что это значит: каждый читатель «Гамлета» есть как бы новый его автор…

Мельников улыбался, но как-то стеснительно:

– Как велели, шеф, так и вошел. У вас же встреча.

– Встреча… да, – согласился Явлинский. – Пока ее нет.

– Кого?

– Встречи.

Мельников скинул шубу и бросил ее на диван.

– Послушайте, Мельников, – не выдержал Григорий Алексеевич. – Я хотел бы все же напомнить: я – не Настасья Филипповна, а вы – не истеричный купец Парфен Рогожин, самый большой идиот из всех идиотов Федора Достоевского. За их искренними убеждениями прячется их постояная неубежденность. А взгляд на Россию как на страну идиотов не нравился советской власти, поэтому советская власть Достоевского не любила.

Умный там – один человек, некто Лебедев. Тот самый, кто больше всех старается быть идиотом.

Мельников плюхнулся в кресло.

– Согласен, шеф.

– Кидаться шубами… это вульгарно, Алеша.

– У нас проблемы, Григорий Алексеевич.

Брови Явлинского приподнялись:

– Какие теперь? Где вы, Мельников, там всегда проблемы.

– Спасибо, шеф.

– Человек задыхается, Мельников, когда хочет получить все сразу.

– Согласен.

– Так начинайте уже!

– Начинаю. Позавчера в банк к Андрюхе Дробинину шеф, завалились – кучей – дядьки-приставы. Четыре часа дня. Он, сука, уже припудрил носик и полностью под «снежком»…

– Говорите коротко, Мельников, – попросил Григорий Алексеевич. – Про носик – не интересно.

– Корпоративная фигня, шеф: Шорор, Янковский и Дробинин. Были партнеры, но Андрюха их предал. Пригласил на охоту, поднял вертолет, а над лесом распахнул калитку: либо гоните, друзья, дарственную на весь бизнес сразу, либо айда навстречу смерти, парашюты у нас не предусмотрены…

Явлинский медленно допил свой бокал до конца. Третья бутылка пошла, а ему не в кайф, он не пьянеет…

– Отдышавшись, шеф, Янковский и Шорор нагнали в банк приставов. С некрасивым решением какого-то суда в Дагестане, купленного по случаю. На улице – телекамеры центральных каналов и некто Дейч из вездесущей газеты. Дробинин закрылся в кабинете и принял с горя лошадиную дозу. Эффект был выше ожидания репортеров! Дробинин вылетел из парадного подъезда «Легпромбанка» с фомкой в руках и принялся крушить автомобиль судебного пристава!

Ура, кокаин! Ты окрыляешь людей! Сбылась мечта человечества!

Явлинский налил себе немного вина. Он предчувствовал срамоту: ему не удавалось отделаться от самоощущения себя как случайного в России человека; случайные люди всегда притягивают к себе проходимцев.

Мельников нервно облизал пересохшие губы:

– Его тут же повязали, шеф, но Андрюха перескочил Зубовский и исчез в неизвестном направлений? Где он шатался целыми сутками – никто не знает, но вчера этот черт вваливается ко мне в «Калчугу».

Морда в крови, грязный, просто… снежный человек какой-то.

– Снежный?

– Ну да! Умоляет: пусть, говорит, Григорий Алексеевич сей же час позвонит Ельцину, иначе меня поймают и закроют. Банку будет полный пипец, а у нас там, Григорий Алексеевич, хотелось бы напомнить, четыре ляма трудовых доходов, плюс – первый английский взнос.

– Красивая история.

Мельников вскочил и стал носиться по комнате.

– Шеф, я не переживу!.. Взяли, сука, Сибирь! Слава Ермаку!

У него на глазах выступили слезы.