Русский апокалипсис
Шрифт:
Парадокс в том, что все другие стамбульские мечети похожи на обращенную в ислам Софию (завораживающий экуменизм насилия), а это значит, что Стамбул с моря подобен космодрому с обязательной прогулкой прямо в небо. Такая уверенность в завтрашнем дне и оказалась помехой для турецкого будущего. В свою очередь, оттоманская роскошь (зовите ее просто оттоманкой), которой охотно дивятся туристы в Голубой мечети и в султанском дворце Топкапы с его гаремом на тысячу коек и арочным, с эстетическим привкусом влагалища, двориком для черных евнухов, для русского человека выглядит супер-Сандунами с секретными парилками для членов Политбюро. Слишком много кафеля с вензелями орнамента, который русская душа воспринимает как символ сантехники. В музеях вас ждут бриллианты с куриное яйцо и сабля самого Пророка, возле которой, сидя в скромной будке, постоянно поет, словно ноет, мулла, но вам уже трудно отделаться от банных ассоциаций. Лучше уйти из засиженных туристических мест в точки массовых удовольствий.
У меня была подходящая компания. В Стамбуле — вот новость — лучше быть богатым, чем бедным, или, по
В западных мегаполисах кошки редко гуляют по улицам, а Стамбул — город кошек. Они не то чтобы голодные, но им нравится охотиться за добычей. Турки, как кошки, глазеют на европейских женщин. У каждого из них есть желание с ними спать. Некоторые русские девушки очень любят кошек. Все сходится к всеобщему удовольствию. В Стамбуле огромные площадки радости: на Босфоре дискотеки похожи на стадионы. Но есть и клубы с портретом Че Гевары, где вам тихо споют курдские песни. В совсем других клубах международные трансвеститы из Латинской Америки или соседних ближневосточных стран в малиновой полутьме положат вашу руку на свои холодные, как тундра, сиськи. Лучше, впрочем, сначала поесть местную рыбу в ресторане на воде, добравшись туда на катере, мимо буржуазных дворцов, спускающихся к проливу. Днем же можно пойти проветриться в совсем европейские кварталы с архитектурой модерна и отвлечься от восточной экзотики. В тишине на улице бутиков можно еще раз задаться вопросом: кто все же ближе к будущему, они или мы?
Черти: все-таки они. Несмотря на их вечные перевороты, власть военных, отсутствие «Плейбоя» в киосках международной прессы. В этом городе есть своя мораль, это — самобытная мораль, но она — есть. У нас же самобытности менялись как перчатки, и мораль ушла в канализацию. Но сколько раз можно разочаровываться в очевидном?
В Стамбуле море — такая же реальность, как в Москве — водка. Просто надо знать, куда плыть. В Мраморном море — рукой подать от Стамбула — вырастают Принцевы острова. Сюда свозили тех принцев, которые не нужны были султанам, и им выкалывали глазки. Живите, но без глазок. С Троцким было хуже. Он жил здесь четыре года, на одном из островов, выдавленный из своей же коммунистической грезы — среди греческих вилл, презирая уже свалившую из Стамбула русскую эмиграцию, которая потрясла турок времен Ататюрка тем, что в русских ресторанах еду подавали женщины. Его никто еще не убил. Но смерть уже витала над ним. А остров такой красивый. Он стал писать книгу. Наверное, о революции. Я был у него на вилле. Она вся разрушилась, крыша обвалилась, как будто вилле тысяча лет. Мне сунули по-дружески кусок черепицы на память — я его выбросил: что мне Лев Давыдович Троцкий? Вокруг дико растут никому не нужные пальмы. И бегают кошки — хозяйки турецкой земли. В этих краях кошки сильнее людей. Голые кошки не носят чужих вещей. Голые кошки не верят в кошачью рекламу.
Необыкновенный фашизм
Норвежские власти запретили своим гражданам курить во всех общественных местах, включая бары и рестораны. Это не самая крупная дата в истории Европы, но она знаменательна. Если не курить в баре, то зачем там пить?
— Я против этого закона, — сказала мне молодая красивая норвежка, встречавшая меня в аэропорту Осло. — Но я подчиняюсь мнению большинства.
Я прилетел в Норвегию на университетский конгресс, где обсуждалась судьба гуманизма в XXI веке. Мои позиции отличались идейной путаностью. Я курю, но я в принципе против курения. Я понимаю его вред, но мне не совсем понятно, зачем продавать сигареты в магазинах (в Норвегии пачка сигарет уже стоит восемь долларов), если на пачке страшными черными буквами написано, что табак убивает или что «курение сделает вас импотентом». Я — за демократию, но, зная судьбы литературы и астрономии в Европе прошлых веков, я осторожно отношусь к мнению большинства, стараясь как можно меньше ему подчиняться. Очевидно, что Европа двинулась вслед США в борьбе за здоровую жизнь, смысл которой и решает демократическое большинство, запретившее, например, аборты в Польше. Конечно, у каждого свое представление об абортах, но мой старый приятель Адам Михник, бывший диссидент, а теперь владелец большой газеты, рассказал мне в той же Норвегии, что немцы строят крупнейший «абортарий» на самой границе во Франкфурте-на-Одре для своих польских друзей.
Михник устроил ужин в честь нескольких гостей конгресса в рыбном ресторане на берегу столичного фиорда. Курить мы с ним выбегали на свежий воздух, который представлял собой северное сочетание дождя и сильного ветра. Сигареты либо мокли, либо сгорали в момент. Мы чувствовали себя обманутыми. Зато еда была вкусной. Не обошлось, однако, без приступа
— Да.
Но теперь моя задача была более сложной. У всех на глазах я пожелал смерти лобстеру. Правда, венгр, румын и поляк Михник были скорее на моей стороне. И не только в деле лобстера. Вообще в Европе все складывается довольно странно. На конгрессе были фантастические доклады западных гуманитариев. Они считали, например, что идея Бога и гуманизм несовместимы. О, этот светлый образ Чернышевского! Был, правда, седой, длинноволосый ирландец, поклонник доморощенной универсальной Церкви. Тот напирал на то, что всем нам вместе надо учиться петь «новую песню», но, по-моему, он еще не придумал ее содержание и все только повторял «God bless you!», а мне специально сказал: «God bless Russia!» Так вот, Восточная Европа, не успев избавиться от русских и переименовать себя в Среднюю Европу, стала стремительно находить с русским много общего. Во-первых, они все курили или хотя бы пили много пива и других напитков. Во-вторых, они обладали чувством здравого смысла и отделяли гуманизм от программ левых партий. Румын и вовсе был наш человек: с животом, веселый, неряшливый. Единственно, в чем румын мало походил на русского: он знал французский язык. За нашим столом были еще два норвежца. Один представился как космополит, другой — как националист. Разницы в их воззрениях я не обнаружил; к тому же, они братались с каким-то подозрительным хватанием друг друга за разные места. Когда находишься в чужой стране, разница политических позиций видится туманно, как в мутном зеркале. Не знаю, какой сделать из этого вывод. То ли политика умирает на расстоянии, то ли она малозначительна, если страна нормальна. Впрочем, национализм Норвегии оказался реальным делом. В магазине, куда я зашел купить все те же сигареты, брали только норвежские кредитные карты, что выглядело абсурдом. В ресторане, где я обедал, старушка с испитым лицом матери викинга наорала на меня за то, что я разговариваю не по-норвежски, будучи в Норвегии, а я ей глупо, мило улыбался, потому что ничего не понимал. Когда же я понял, в чем дело, она уже потеряла ко мне интерес: официант принес ей виски.
Однако вернемся к лобстеру. Много лет назад в ресторане ЦДЛ я поспорил с писательницей Петрушевской по схожему поводу. Ей принесли жареную рыбу, целиком, с глазами, и она сказала, что ей ее жалко. Я заметил, поморщившись, что это — «рыбий гуманизм», после чего мы до сих пор не можем найти общий язык. Подобная ситуация ожидала меня в фиорде. Наученный горьким опытом, я понял, что надо действовать по-другому. Пока лобстер предсмертно лебезил на подносе, я спросил у турецкой официантки:
— Сколько он стоит?
Она задумалась, не понимая, к чему я клоню. Поскольку в Европе люди считают деньги, она подумала, что принесла слишком большого лобстера, и предложила мне обменять его на поменьше. Скупость европейского человека всегда приводила меня в волнение. В Польше люди готовы были взойти на костер во имя «Солидарности», но стоило попросить у них сигарету, как они делали недовольное лицо. В тот же день, перед тем, как собраться в ресторане, мы всем своим гуманистическим коллективом отправились кататься на кораблике, и к нам присоединилась одна тетка из местной газеты, которая освещала наш конгресс. Так ей университет отказался платить за билет, а стоил билет около четырех долларов. Она устроила по этому поводу скандал, и ее, в результате, не пригласили на ужин из принципа. Чтобы загладить перед ней вину, я пригласил ее в кафе, мы славно провели время, но, когда она уходила, она попросила у меня деньги на такси, раз я ее пригласил в кафе. Я сделал круглые глаза, но так, чтобы она не заметила, а потом дал ей денег на такси, включая щедрые чаевые. Со щедростью в Европе надо быть осторожным. Щедрость — примета бандитов. Мне рассказывали в Инсбруке, что русские дают огромные чаевые тем, кто учит их кататься на горных лыжах. Они думают, добавили австрийцы, что таким образом быстрее научатся кататься. Но все равно, что бы о вас ни подумали, если вы в Европе, удивляйте всех щедростью. Давайте таксистам и официантам большие чаевые. Есть шанс, что после этого Европа начнет говорить по-русски.
Я достал деньги и положил на поднос с лобстером.
— Этого хватит? — спросил я.
— Да.
— Тогда отнесите его и выпустите в море.
Что же касается необыкновенного фашизма, то это совершенно другая история. Мы как гуманисты осмотрели достопримечательности Осло. Среди нас еще была и та журналистка, которую позже не накормили за скупость. Нас отвезли в парк со скульптурами. Невероятное зрелище. Норвежский скульптор Альфред Вигиланд заполнил пространство парка большими телами здоровых и сильных людей. Там есть и дружба, и эротика, но больше всего там темы отцовства как великого покровительства сильного слабому. Там еще и голые старухи из гранита, с честно увядшей грудью. Когда немцы вошли в Норвегию, они помогли деньгами скульптору закончить свою композицию из двухсот с лишним работ. Вигиланд, умерший в 1943 году, — выдающийся скульптор. Он увидел будущее без табака и других вредных привычек.