Русский аркан
Шрифт:
За свои девятнадцать лет великая княжна не падала в обморок ни разу – ну если не считать того случая, когда примеряла корсет и сама же заставила камерметхен затянуть его со всей силы. Сейчас на ней не было корсета, но обморок уже подступил вплотную – готова, мол, голубушка? Я здесь.
Ничего. Оперлась о шершавую стену, постояла так немного – справилась. Не хватало еще обмякнуть среди такой публики или, что еще хуже, забарабанить в дверь, завопить о помощи, признаться ко всеобщему глумливому удовольствию в том, кто она есть на самом деле… Дочери императора не жалуются. Не дождетесь.
Сейчас
Торговки и нищенки были вторым сортом. А третьим – женщины, попавшие сюда, как видно, случайно. Этим достались худшие места, и несчастные сбились в кучку, точно овцы, окруженные волчьей стаей. Катенька заметила несколько быстрых взглядов, как будто невзначай брошенных на ее скромное, но пока еще опрятное платье. Ужас! Неужели для них и эта малость – добыча? Есть ли предел падению человека?
По-видимому, страшная жара не располагала к хищническим действиям, и алчные взгляды остались только взглядами. А больше отнять и нечего – ридикюль забрала полиция… Кстати, что в нем?
Пашпорт. Худо это или нет – трудно сказать. Авось кривая вывезет, как говорят в народе. Деньги – немного. Драгоценностей вовсе нет. Хватило ума не таскать с собою по Москве все свое богатство. Еще всякая мелочь, обыкновенная для дамских сумочек… Больше ничего?
Ничего.
Нет, все-таки в самом печальном положении всегда есть что-то хорошее в утешение! Плохо, что арестована, зато хорошо, что попалась почти сразу, как вышла в город. Не успела купить револьвер – это первое. И не успела написать записку Студёнову – это второе. Все равно надо было зайти в почтовое отделение за конвертом, там и собиралась составить записку.
Следовательно – что?
Держаться в прежней маске. Простая девушка только вчера приехала в Первопрестольную в поисках места горничной в хорошем доме. Играть роль с чувством, натурально. Иного пути все равно нет.
Но сначала вытерпеть пытку духотой и вонью…
И Катенька стала терпеть.
Еще четырежды с лязгом распахивалась железная дверь, и в камеру вталкивали новых женщин. Две были зареваны, одна нестерпимо визжала, пыталась драться и успокоилась не сразу, а четвертая, мертвецки пьяная, в лохмотьях, похожая на подбитую ворону, кулем свалилась на пол и густо захрапела. В ее сальных космах, уже не первый день по всей видимости, не чесаных и не первую неделю не мытых, великая княжна с отвращением разглядела то, что поначалу приняла было за перхоть. Только эта перхоть шевелилась.
Катенька быстро отшагнула, с трудом сдержав позыв к тошноте. Зажмурилась, чтобы не видеть мерзкого шевеления. Впервые в жизни она воочию наблюдала копошение вшей среди гнид. Сейчас же ее толкнули и крикливо обругали. Она не ответила. Только бы вытерпеть, твердила она про
О сколь притягательной казалась в этот момент золотая клетка!
А как же любимый?
Стерпеть? Покориться судьбе? Выйти замуж за Франца-Леопольда?
Ведь и любимый не верит в то, что вспыхнувшая вдруг страсть между дочерью императора и обыкновенным графом может окончиться взаимным счастием. Не видит к тому путей. Так и сказал. В человеческих ли силах остановить раскрученный маховик Судьбы и заставить его крутиться в другую сторону?
К счастью, дверь камеры вновь отворилась. В проеме, заняв его весь, возникла претолстая надзирательница. Из-за ее плеча выглядывали распаренные усатые физиономии дюжих полицейских, служащих при части, – подкрепление на случай какой непредвиденности.
– Ты, – густым голосом свиньи-рекордистки, скрещенной с пароходной сиреной, возгласила страшная бабища. – Ты. Ты, ты, ты, ты, еще ты и вы двое. Да, ты и ты. На выход.
Кто-то из названных обреченно вздохнул, кто-то истерически ойкнул. Но на женщин, захвативших себе место возле стен и подальше от деревянной «Прасковьи Федоровны», выбор надзирательницы произвел неблагоприятное впечатление. Начальство явно решило разобраться прежде всего с наименее подозрительными из задержанных, каковых опытная надзирательница и вычислила в мгновение ока.
Остальным предстояло париться в душных миазмах в ожидании своей очереди. Поднялся гул, произошло шевеление. «Ма-а-а-алчать!» Из широкого, как пушечное жерло, рта надсмотрщицы исторгся приказ, да так исторгся, что привставших с пола узниц, казалось, шатнуло воздушной волной, а в ушах у Катеньки зазвенело. Она не помнила, как оказалась уже не в камере, а в большой комнате, главными приметами которой был массивный дубовый барьер, отделяющий дежурного офицера от всяких-разных, и два предлинных жестких дивана полированного дерева, предназначенных, по-видимому, для посетителей.
Присесть, впрочем, никто не предложил, зато заставили выстроиться перед барьером в ряд.
Дежурный офицер, еще не старый, но уже весьма плешивый штаб-ротмистр, зримо страдающий от жары, в то время как выдернутые из камеры узницы наслаждались живительной прохладой, промокнул платочком большой покатый лоб, окунул перо в чернильницу и оглядел представших перед ним узниц без малейшего интереса. Вслед за тем его мизинец указал на крайнюю левую в ряду женщину, костлявую и востроносую.
– Как фамилия?
– Моя-то? – переспросила та, робея.
– Нет, дьявол, градоначальника! Твоя-то.
– Говядина.
– Как?
– Федосья Антиповна Говядина. За что меня, ваше благородие? По какому праву заарестовали? Я знать ничего не знаю и ведать не…
– Молчать! Разбираться после будем. – Обильно потея, полицейский вывел фамилию задержанной, спросил об адресе и роде занятий, записал и это, после чего обратился к следующей. – Твоя фамилия?
– Моя?
– Твоя.
– Телятина.