Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943
Шрифт:
– Ну и дурак же ты! – отреагировал Хюбл.
– Это коммунисты, что для них жены… Глупцы!
Блум свесил голову в люк и долго что-то там рассматривал. Затем послышался его голос:
– Смотри-ка! Они напоминают поджаренные кабаньи туши с хрустящей корочкой. Это говорит о том, что человек является падалью. Думаете, что Господь такое бы допустил? Это лишний раз доказывает, что его нет.
С этими словами Блум выпрямился и с громким треском захлопнул люк танка. Ему нравились разговоры и монологи такого толка. Он слыл убежденным атеистом. Душа у него, должно быть, была высечена из камня. И тем не менее Блум отказывал
– Покажите мне душу человека, – любил говаривать он, – тогда я в это поверю. Разумные животные? Согласен. Но душа к тому же еще и бессмертная?
Меня всегда поражало упорство в этом вопросе такого образованного и хитрого человека. Как-то раз он приказал забрать с собой кобылу. Возничие указали ему на то, что у нее жеребенок, которого будет трудно выкормить. К тому же он еще слишком слаб, чтобы самостоятельно бежать за матерью. Тогда Блум набычился, схватил жердину и прогнал малыша. Лошади заржали и полчаса не могли успокоиться. Кобыла взбесилась, а жеребенок издавал жалобные звуки. На лице Блума не дрогнул ни единый мускул. Он снова схватил палку и отогнал жеребенка. Когда наш взводный Гетц, которого Блум побаивался, узнал об этом, было уже поздно.
Весь день мы продолжали бить баклуши, и только поздним вечером поступил приказ заступить на охранение. Мне было поручено построить взвод, и Гетц начал пристрелку по ориентирам. Утром танковый полк изготовился для наступления. В его интересах стали работать пикирующие бомбардировщики. Мы выдвинулись в небольшую деревушку, где пехота заняла исходные позиции для атаки. Я участвовал в наступлении с передовой линии в первый раз и немного нервничал, лежа рядом с Гетцом и радистом среди пехотинцев в свежескошенном пшеничном поле. Огневые позиции нашего взвода располагались в низинке на краю деревни.
Еще рано утром я побрился и начал упаковывать свою бритву. Меня отвлек наш командир взвода Гетц, с которым мы не разлучались еще с Польши. Тогда он прибыл к нам из военного училища, хотя после окончания школы сначала планировал стать начальником железнодорожной станции или почтового отделения. Теперь Гетц был одержим карьерой кадрового офицера, но сталкивался с известными трудностями. Увидев меня с бритвой, взводный широко улыбнулся. Интересно, чему он так обрадовался? Тому, что я был рядом с ним?
Мы наступали по жнивью, над которым поднимался пар. Хлеба еще стояли в снопах, приготовленные для уборки. Захваченные врасплох сонные русские в серой униформе вылезали из окопов и со словами: «Война, война!», подняв кверху руки, следовали к нам в тыл. Потом по нас стали стрелять из минометов. Группы пехотинцев, продвигаясь вперед под огнем противника, стали чередоваться. Одни стреляли, а другие в это время двигались короткими перебежками. Я пережил еще несколько тягостных минут, когда наши солдаты попали под огонь русской артиллерии.
Гетц был впереди. Наконец он приказал:
– Сменить огневые позиции! По одному орудию вперед!
Они с Хюблом, командовавшим расчетами, понимали друг друга с полуслова. Блум тоже хорошо знал свое дело. Пока мы с Гетцем продвигались вперед, он вел стрельбу из оставшегося орудия [42] .
Затем мы вошли в богатое по внешнему виду село, жители которого встретили нас с вымученными улыбками,
42
В 1-м взводе 13-й артиллерийской роты пехотного полка вермахта на вооружении были две легкие 75-мм гаубицы с дальностью стрельбы 5600 м.
После обеда наступление продолжилось. Пехота прочесывала пшеничное поле, а мы двигались вслед за ней и через три часа оказались возле другого села, лежавшего в глубокой низине. За ним начинался лес, на опушке которого закрепился противник.
– Иваны видят наше приближение, – проговорил Гетц. – Мы с Блумом останемся здесь, а вы со взводом займете позиции возле той рощи.
Противник открывал огонь по каждому движущемуся человеку. Я собрался с духом и прыгнул, затем бросился на землю, потом поднялся и побежал. По пути мне повстречался Хельцл, который направлялся в сторону лесной опушки.
– Я уже потерял одного солдата и четырех лошадей. Сзади еще жарче, чем здесь! – крикнул он на бегу. – Иваны ставят заградительный огонь. Гетц там?
– Да. Мне приказано привести взвод к роще.
– Не получится, – ответил он и побежал еще быстрее.
Я решил свернуть и двинулся по полю, засеянному клевером. Оно сменилось гороховым. Пошел дождь, и через несколько минут моя форма промокла насквозь. Сапоги прилипли к брюкам. Появился Хюбл.
– Самоубийство, – заявил он, выслушав приказание. – Здесь мы не пройдем.
Невдалеке разорвался снаряд, и мы ничком плюхнулись на землю.
– Вальберу оторвало голову, – не поднимаясь, проговорил Хюбл.
Вальбер являлся нашим возничим.
Три дня мы были под огнем, прячась в воронках от взрывов. Мне вспомнились рассуждения святого Августина о добре и зле. Здесь он видел большое таинство. Чего только стоит его высказывание, которое мы слабо понимаем, о том, что зло является отсутствием добра. Злая воля не проистекает из ее естества потому, что все, что происходит, происходит к лучшему. Она является следствием отхода от того, что Бог создал по своему подобию. Причины зла лежат в небытии. И Августин говорит образно. О том, что тьма является отсутствием света. Желание понять злобу равносильно вожделению, стремлению видеть темноту и слышать тишину. Получается, что мы были не просто фигурами в чьей-то великолепной шахматной партии.
Днем нас стали доставать пчелы, а ночью вши. Наконец русские отступили, и мы смогли передохнуть в избе. Наши танки стали подрываться на минах, а Деттер рассказывал об этом так, как будто радовался.
– Ты будешь счастлив, если мы проиграем войну? – осадил его Эрхард.
– Нет! Ничего подобного я не говорил, – испугался Деттер и убежал.
Эрхард рассмеялся и принялся формировать буханки с хлебом.
– Что за придурки! – за работой принялся рассуждать он. – Лично я верю в то, что у нас все получится. И если в Ингольштадте меня не взяли из-за непригодности, как ты говоришь, я все равно верил. А как иначе? Нет, пожалуй, я все-таки останусь на сверхсрочную службу.