Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943
Шрифт:
– Выключите свет! – прокричал кто-то.
Недалеко разорвалось 8 мин. Грохот от разрывов отразился от леса гулким эхом. Затем вновь наступила тишина. Свет погас, и стало темно. Мы поймали убежавших лошадей, запрягли их и поспешили удалиться под спасительный покров ночи.
В эти дни, обычно часов в 12 ночи или в 3 часа утра, противник наносил по нас мощные огневые удары. Вокруг все грохотало, и складывалось впечатление, будто невидимый гигант перемешивает стальные кубики для игры в кости в огромном горшке. Дула наших орудий, которые вели ответный огонь, накаляясь докрасна, изрыгали языки пламени. И только пустые гильзы от снарядов отлетали в сторону. Слышались крики раненых.
Пришел Хан, в одиночку сгонявший за почтой, с сумкой, полной писем от родных и близких. Мы быстро разобрали их и вернулись в свои окопы, которые уже успели занять мыши. От отвращения у меня волосы встали дыбом, и я, с детства боявшийся этих тварей, поспешил выбраться наружу.
Весь день шел дождь, и нам пришлось вычерпывать воду из окопов пустыми консервными банками. Стали одолевать вши. А тут еще активизировались русские. По нас прокатился настоящий огненный вал. Возникший перед позициями, он прошел в направлении леса. Когда разрывы удалились, мы увидели, как в лесной чащобе стали возникать черные грибы, выкорчевывавшие деревья. Волнами налетали русские самолеты, стреляя из всех пулеметов и пушек. Мы, лежа в окопах на спине, вскинули винтовки, но куда там. Тем не менее нами владело чувство необходимости палить по ним. Так продолжалось до тех пор, пока одна из крылатых машин не отделилась от остальных, колом пойдя вниз. Из ее хвоста било пламя. В небе раскрылся парашют. Самолет перевернулся в воздухе и ударился об воду, подняв тучу брызг.
Внезапно на нашей позиции появился русский. Видимо, он сбился с пути. Заметив его, Фербер громко закричал, а Хюбл, как настоящий акробат, выскочил из своего убежища. Русский бросился к лесу, делая гигантские скачки. Тогда Хюбл выстрелил в него, и он упал. Больше мы его не видели ни живым, ни мертвым.
Во время Первой мировой войны было подсчитано, что в человека попадает только одна пуля из выпущенных 10 тысяч. Люди научились увертываться от осколков снарядов, использовать чувство опасности, вовремя отдергивать руку от того, что через две секунды могло взорваться.
Очередные разрывы снарядов срубили три наших деревца, маскировавшие орудия. Мы лежали под лафетами, и когда наступала пауза между залпами противника, Колб, Фербер и я начинали стрелять как заведенные по заранее рассчитанным целям.
Все атаки русских были отбиты. Снаряды, как будто кто-то забивал их ударом кулака, ложились в метре от нашего укрытия. Огненные вспышки, черные грибы от разрывов – все смешалось, и лес пропал из видимости в облаках густого дыма. Слышались возгласы:
– Не щелкай зубами!
– Брось мне сигарету!
– Сейчас бы ананасов!
– Лучше жаркое из свинины или тефтели!
– О мой бог!
Из Смелы к нам прибыл толстый, как боров, Констанцер, мясник из Вены, с красными глазами и весь покрытый веснушками.
– Смена позиций, – заявил он. – Чего вы смотрите на меня как идиоты? Вас ждут женщины, шампанское и сбитые сливки!
– Твоими бы устами да мед пить!
Тут послышались выстрелы. Это русские добивали своих раненых, которые пытались перебраться к нам. Вскоре все стихло.
Оказалось, что Констанцер не шутил. Через 5 дней нам было приказано отойти. Мы шли грязные и уставшие, но довольные и счастливые, что нам удалось вырваться из этого пекла живыми и здоровыми. Только Гетц во время переправы на другой берег потерял палец. Больше мы его не видели, а жаль!
Полк потерял 1200 человек.
Глава 4
Не оглядываться
Констанцер забил жирного петуха и предложил мне ножку от него. Я завернул ее в газетную бумагу и положил в багажную сумку на седле. Мы приготовились к маршу. Колб сварил компот из черной бузины на швабский манер. Вкус у него был кисло-сладким и терпким. Мы подшучивали над ним, а Колб, не обращая на нас внимания, с озабоченным видом ложечкой наполнял компотом свою фляжку.
Наконец колонна двинулась вперед. Мы проследовали через реку Тясмин и болотистую деревню, мимо пяти ветряных мельниц. Наш полк в полном составе поднялся на холмы над Днепром. Река уходила вдаль, и ее воды причудливо переливались в свете уходящего дня. С корабля, идущего вверх по реке, доносилась песня русских солдат. Спустились сумерки, и мы продолжили марш в южном направлении.
В наши возы с боеприпасами было впряжено по 6 упряжек. Микш, со своей свисающей бородкой, как у татарина, управлял тяжелой упряжкой со стороны левой тягловой лошади, взбадривая коней дикими яростными криками и ударами длинного бича. Он заставил спешиться молодых солдат и сам взял вожжи в руки. Чтобы объездить шестерку лошадей, требуется как минимум неделя, а у нас на это отводилось всего три дня. Так что править лошадьми, по сути, было некому.
Под утро мы вошли в деревню, название которой я не запомнил. Хюбл, злой как черт, сразу же завалился на кровать. И чего ему не хватало? Колб вылил из фляги свой компот в миску и стал замешивать блинчики, а мы с Эрхардом принялись расспрашивать молодую темноволосую агрономшу, игравшую нам на гитаре, откуда она так хорошо знает немецкий язык.
– Мой отец был немцем, – ответила она.
– Вы немка?
Она рассмеялась и ответила, что училась в Киеве, мать у нее русская и сама она чувствует себя русской.
– А вы коммунистка?
Девушка опять рассмеялась и заявила, что коммунистов как членов партии мало.
– Но в марксизм я верю. А что такого?
На мои вопросы, есть ли у нее украинская литература, она принесла мне томик Шевченко с прозой и стихами на немецком языке, изданный в Москве. Перевод осуществили авторы с немецко-еврейскими фамилиями. Это был чисто книжный немецкий язык. Правильный и без грамматических ошибок. Скорее всего, переводчики изучали его в школе и никогда не разговаривали с настоящими немцами. Иногда в переводе проскакивали характерные еврейские выражения. В длинном и подробном предисловии говорилось, что Тарас Григорьевич Шевченко считается на Украине выдающимся современным национальным писателем. Он жил с 1814 по 1861 год и долгое время провел в ссылке, поскольку выступал за отмену крепостного права. Если верить авторам, это было его величайшей заслугой. Вторым его достоинством, по их утверждению, был горячий украинский патриотизм и любовь к родине.
Подлинные мотивы поступков писателя тщательно затушевывались. Борьба против крепостничества обосновывалась авторами его страданиями от помещика-тирана (похоже, что Шевченко родился крепостным), а его борьба за право говорить на родном языке и иметь собственную нацию выдавались ими за «любовь к родине».
Перевод стихов по языку походил на смесь творений Шиллера и Гейне в стиле модерн. И все же можно было заметить, что Шевченко действительно являлся великой фигурой славянской сердечности, взращенной на народных балладах и эпосе, хотя и не имевшей большого литературного значения.