Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью

Гачев Георгий Дмитриевич

Полис и эрос

28. II.67. Ну что ж? Разве что пожертвовать мыслью ради воли..

То есть я сел за стол, а мысли в голове нет. Можно отказаться на сегодня писать. Как только впустил это послабление, тут же на меня набросились коршуны из теребящего мира жен и издательств. Распушат. Как-то надо спастись. Припомнилась радость от усилия воли. И вот я крепче всаживаюсь в стол и напрягаюсь

Но сам еще пуст: я просто волевая форма для возможной мысли, но ее влага не снисходит. Так что ж? Раздрачивать дряблое мышленьице, что еще во мне шевелится, — лишь бы волю насытить? А ведь ей совершенно все равно: выложен ли будет храм ее усилия идеями-мрамором или мненьями-пластиком-заменителем

Главное, что ее усилье очерчено и оформлено. Даже наоборот: если б пошла мысль высокая, она б влюбила меня в себя и повлекла бы за собой на край света, лишив меня своей воли, — так что воля-то бы и рассеялась и не получила удовлетворенья. Это Кант видел: забота матери о дитяти своем не есть поступок нравственной воли, ибо мать любит и заинтересована. Когда же я даю рубашку чужому человеку, здесь нравственный закон насыщается

Но это значит, что устройство общества таково, что оно по идее исключает любовь и избирательность; его киты. безразличие, равенство и заменимость всех связей, от } ношении, касаний: моей рубашки к чужому телу, моего тела — к безразлично какому телу, т. е. оно — за проституцию

И естественно быть идеальному обществу таковому: ведь

именно благодаря безразличию его установлении и полной бескровности и отрешенности от плоти, любви и симпатий, — любые любви, связи, уникальные привязанности могут под его эгидой и крышей вольно установиться. То есть при очищенном от Эроса Логосе — Эросу наиболее вольно живется, и непринужденно устраивается он на свете, как ему естественно и пристало. Представим, что логичным, государственно-почтенным был бы объявлен один вид Эроса (например, зарегистрированный брак) и нелогичным — другой; тогда бы смешались ремесла Эроса и Логоса, и оба душили б друг друга

(Но зато в такой притирке было б их объятие и шло соитие, — так что, может, так и надо и самому Эросу: вечно заигрывать с Логосом. Как раз безразличие и полная свобода друг от друга им обоим убийственна: тогда Логос бесплотен, бессодержателен, безжизнен, бессмыслен. А Эрос — туп.) Итак, независимость строя и порядков общества от любви, а, значит, пристрастий: любимчиков и постылых — обеспечивает Справедливость

Но это верно и хорошо как регулятивный принцип: т. е. Как требованье гражданского общества к себе — чтоб так чиста и прозрачна была его форма, в которой любое возможное естественное сочетание людей по любви или отвращению могло б непринужденно складываться без помех. Когда же социум видит в такой организации не предпосылки, не внешние условия истинной человеческой жизни, но распространяет свои пределы и полагает, что сама Жизнь должна иметь своим содержанием egalite, liberte, fraternite, или даже «Кто не работает, да не ест», если бы эти принципы не провозглашались, а и практиковались — это значило бы, что несправедливо, если не работающий ребенок ест, если для жены я муж, но всякий гражданин определенной комплекции и возраста и состава души возможен ей как муж: что любой матери можно любого сосунка к груди поднести. И это и делается, когда мать современная бежит на работу (чтоб быть полноценным гражданином) — и лишается молока Зато отпускают донорское молоко — нацеженное из разных грудей и простерилизованное (вот прообщественное и справедливейшее молоко! — зеркало fratermte, egalite u liberte) Но у ребенка — понос: его существо-то избирательно и бунтует Тогда обобществленная мать не заботится о том, чтоб себя раздоить и дитю вернуть ему присущее, но, не веря инстинкту и себе, но веря науке и правилу, — бежит проверять и несет к врачу ребенка — будто он виноват, его умное избирательное существо и чистая жизнь, что не соответствуют они стерилизованному бытию цивилизации. Точнее это бытие хорошо — и пусть себе царит вовне — это его дело, и когда оно довольствуется внешним и не претендует на нас, — даже удобно Но не допускайте его внутрь в тело и в дух Не превращайте принципы теоретического разума в нормы практического разума Кант недаром резко разграничил их сферы, дав потому каждой деятельности простор без помех Ого! Оказывается, я что-то люблю и против чего-то протестую! А то вчера у Нат Алекс сетовал, что мышление мое на беззлобьи и безлюбьи- лишь бы время проводить из себя — в себя, чтобы усадив себя на несколько часов за стол, не приносить зла; так спящий — безвреден

Но здесь прозрачно, вроде бы о Канте глубокомыслю, а на самом деле пробую рассудить вчерашнее — вечерний спор с мадонной в рейтузах — молодой ученой женой и полукормящей матерью

Однако в ходе этого спора с женой — рассуждения о легальном и моральном, по Канту, поступке, — прорыто еще несколько метров в штольне нашей проблемы: жизнь человека в обществе — как вид соития

Идеальное устройство общества — это та или иная организация буйного Эроса — прибытка, входящего через него в бытие: новых существ, любвей, ненавистей, пищи, идей, войн — льются потоком из его рога изобилия твари, а попробуй отрегулируй их, справься, чтобы не толкались и не теснились — или чтоб толкались в нужную сторону! История — это возня, гребля Полиса с Эросом. И все попытки идеальных мироустройств в двух направлениях идут: соединить Полис и Эрос — или разъединить. Платон, Мор и утопический коммунизм (особенно Фурье) — чтоб соединить в единое русло и устроить тотальное бытие как бы грандиозную государственную семью. Платон — в труде и любовно-семейной жизни видит лишь подсобное хозяйство для государства мудрецов и воинов. Фурье — напротив: хочет устройство сословий, союзов объединений в обществе создать как серии по страстям — на основе того, что у одних родство влечений к садоводству, у других — к машине и т. п., и использовать страсть людей как производительную силу Например, чтоб провести грандиозную операцию по орошению Сахары, вызываются несколько красивейших молодых женщин и мужчин, и за ними устремляются те, кто любит их, за этими же те, кто в свою очередь их любит, и так миллионные трудармии, собранные по страсти, — и трудиться будут, соревнуясь из любви и стараясь отличиться..

Но и Платон, и Фурье создают тотальность из Полиса и Эроса. По другому пути пошло формальное право (Рим) и теории естественного права: Гоббс (Левиафан), общественный договор Руссо, категорический императив Канта. Их принцип: чтоб Полис и Эрос не мешали друг другу, а каждый занимался своим делом. Хотя тотализаторы Полиса и Эроса заботятся о теснейшем их объятьи и взаимопроникновении без роздыху и дистанции, они тем самым глушат самость сторон: мужского и женского начал, молодого и старого, их полярность и, значит, силу притяжения. Кстати, здесь видно, как сходятся теории Эроса и Полиса у Платона. Тотальное государство идеального общества — это воссоединенный андрогин — в непрерывном объятьи, где уже пол и страсть теряются и не имеют значения, так что любовь-товарищество между мужчинами — «стражами» и мудрецами, что без телесного плода и порождения, — становится адекватна и даже важнее любви, род людской продолжающей. Значит, Платон сродни и Позднышеву в «Крейцеровой сонате», поскольку выше всего ставит воспоминания об истине и осуществление Цели, а не продолжение рода людского; во всяком случае ставит достижение Цели и Истины в независимость от продолжения рода. В этом смысле Библия и иудаизм прямо ставят исполнение завета — т. е. достижение цели — в зависимость от продолжения рода: «Плодитесь и размножайтесь!» В космогонии [59] греков (Гесиод) этой заповеди нет — и вообще до людей не дошло. Точнее: у греков вначале порождение, а потом — творение. То есть первые божества, первоначала, возникая, порождают друг друга эротическим путем: Хаос, Океан, Эрос, Ночь, Гея, Уран, Хронос и т. д. Зато люди — сотворены: в рассказе о смене веков — золотого, серебряного и т. д. («Работы и дни»); и несколько раз сотворялись заново богами, а не сами распложались

59

У греков лишь в «Тимее» Платона идея космогонии как творения берет верх над порождением через Эрос

В библейской же космогонии сначала — творение (креационизм) [60] , а потом порождение. И хотя и здесь Бог, как и греческие, насылает на род людской стихийные бедствия: потопы, пожары, моры, язвы — но никогда не истребляет

род дотла, а сохраняет ниточку для продолжения рода (Авраам, Ной, Лот); а когда она донельзя истончалась — до того, что остались отец Лот с дочерьми, — позволял даже совокупление отца с дочерьми, лишь бы семя не пропало… И в христианстве когда-то будет 3-я Идея (2-е пришествие)! А до того роду надо сохраниться Хотя, точнее человеку — бодрствовать, ибо неизвестно, когда придет Сын Человеческий, так что здесь, наряду с идеей возмездия и искупления, смазано перенесение в будущее и возвышена идея достижения цели, жизни по истине не когда-то, а сейчас и именно тобой Так что, по христианству, род людской мог бы и вовсе не продолжаться, если б люди (человек) дерзнули осуществить истину сразу, а не делая себе лазейку из потомства- не мы — так они.. Итак, тотальность Полиса и Эроса у Платона грозит задушить Эрос Это подчинение молодого — старому недаром у него Истина — позади и через воспоминание идей достижима Аристократ он и возлюбивший Спарту И всегда у него юноша склоняется перед многоопытным мужем — Сократом У Фурье, напротив, — такой разлив страстей молоди, который в строе общества уже не имеет препятствия (а значит — партнера по соитию), и Эрос направляется в бесчеловечье: в космос, труд, преобразование природы Но тогда получается жизнь, лишенная духовности, а наполненная лишь сексом и трудом Соитие человека с человеком перестает быть страстно желанным, мощным, направленным актом, ибо оно нисколь не трудно Направление же Эроса в Космос, т е. в безбрежность, — тоже рассеивает его. Так что люди в обществе Фурье получаются радостные, нежные, чувственные, — но все более дряблые, как жители тропических стран — на помочах у природы, или как прекрасные, но вялые «злой» в обществе будущего в «Машине времени» Уэллса Разъединение же Полиса и Эроса — в римском праве, да и в христианстве речение- «Богу — Богово, Кесарю — Кесарево» — римским духом формального права напоено; но это соблюдение внешних приличий не затрагивать границ друг друга — допускает бесконечное развитие каждой стороны внутри себя, в своем измерении, и даже стимулирует рыпаться не в сторону отобрания рубежей, пограничной области — те. как если бы Бог рвался отобрать Кесарево (что и случилось в католицизме), так что оба стали бы все на том же одном поверхностном уровне жить распределять одно и то же бедное богатство, — но разделение сфер стимулирует саморазвитие и углубление, так что и свой домен получается не от сих до сих, а от сих — до бесконечности

60

«Гония» — и есть рождение

Германский дух в Лютере еще дальше провел принцип формального разделения и расчленения всего: веры, науки, власти, любви; развил науки, изобретательство, всякого рода производство (Германия — духовное производство, Англия, Америка производство вещей). Шибко же социальный французский дух, выросший на тотальности католицизма, усилия направлял не в стороны от границы разделения сфер, а на переделку границы, на перераспределение одного и того же Так и топтались около рубежа сфер в борческих объятиях сословий — в тесных соитиях революции и перетасовок: все меняли позы, асаны, приемы этих «опасных связей» Во Франции редкий тут нетотальный мыслитель — Руссо Недаром он так близок германскому (Кант) и славянскому духу (Толстой). Но и он Робеспьером был понят тотально-католически Итак, германский мыслитель Кант в теории разделил формальные теоретические принципы и нормы практической жизни, а английское государство произвело разделение властей законодательной, исполнительной и судебной, при котором они сохраняют самостоятельность и могут пышно развиваться, и в то же время в контроле друг за другом — время от времени их соитие совершается Происходит оттяжение Эроса Разрывом формы от существа дела, порядка от связей ближних по родству, пристрастию и избирательной любви — устройство общества создает вакуум, неприлегание — дистанцию для поляризации и притяжения В России еще больше независимость общества, государства от народа, т. е. Полиса от Эроса Полис, государство снято Петром с чужого плеча европейских — немецких империй, а общество — с французского света скроилось (недаром и язык там французский), а под этим спудом сама собой, в гигантском подполье всея Руси оказалась и Старая Русь, раскольничья, и естественная жизнь народа — натуральный быт. Недаром столь жесткое рассечение проводит Толстой между формами и условиями существования в обществе: законами, словами, науками — и живой жизнью, независимо и вольно текущей («Казаки», «Война и мир») Когда же их сцепление и единоборство: «Анна Каренина», «Воскресение», «Хаджи-Мурат», — тогда-то в этом соитии такая мощь борьбы и оттолкновения и такое ее сладострастье, трагедия и безвыходность, какие возможны между мощными самостоятельными сущностями и даже потоками бытия. И оттого столь сладострастно и иссякающе-кроваво их праздничное сцепление, что в буднях форма и слова, и порядки и распоряжения государства — сами по себе, «особь статья», а жизнь и любовь людей народная — сама по себе, так управляются… Бурная пустая бумажная активность бюрократического государства есть тот заслон, что обеспечивает безмятежность бытия, пассивность и блаженно-созерцательную лень и ничегонеделанье народу — непотребному, в смысле: с минимумом претензий, потребностей и запросов Постоянного соития народа и государства в России нет; напротив — меж ними дистанция огромного размера и вакуум, который время от времени прорезается вспышками кроваво-любовных пристрастий, когда учиняются кровосемепускания то со стороны народа (Смута, Разин, Пугачев, пожары, революции), то со стороны государства (Грозный, Петр, раскулачивание и чистка от «врагов народа»)

У Солженицына в «Раковом корпусе» ответ. Работник Русанов любил «народ», но очень неприятно ему было «население» — грубое, живущее, рожающее, толпящееся, сквернословящее «население» — то, что само собой плодится и размножается и никак не дает сотворить себя по воле и подобию начальства И Слово России Литература) — в этой щели между Эросом (народом) и Полисом (государством) обретается И в нем всегда два адреса и два голоса, двунаправленность (от Радищева еще) У Лермонтова в «На смерть поэта» две интонации, два адреса «Зачем от мирных нег и дружбы простодушной / Вступил он в этот свет — завистливый и душный? «(тут «он» — как «ты») Но — «А вы, надменные потомки! «То же и у Некрасова в «Размышлениях у парадного подъезда» две части — два адреса — две интонации

Культ Татьяны

1 III 67 Вот мне подкинуло вовремя Цветаеву «Мой Пушкин» — для возгорания, влюбления, озлобления. А озлобление началось (вместе с В. В. Розановым) на русский культ Татьяны — У других народов, в крови и плоти французов, у их колыбели, как мифы — модели для всякой возможной любви стоят кроваво-семенные Абеляр и Элоиза, смертельно упоившиеся любовью Тристан и Изольда, а потом Манон и де Грие — везде осуществленная любовь, кровь и могила, у итальянцев — Франческа и Паоло, у англичан — Ромео и Джульетта, Отелло и Дездемона — все осуществленные и плотяно-кровные, у немцев Фауст и Гретхен — оплодотворенная, у нас же — словно касты разные мужчина и женщина — неприкасаемость проповедуется Татьяна и Онегин, Настасья Филипповна и т. д. Задан образец любви как оттолкновения, разрежения — создания пространства пустоты, вакуума, — и чтобы тяготеть на расстоянии Руси — в разлуке Но тут как бы воля русского пространства отклонить вертикальное всемирное тяготение (у нас — к центру Земли) и превратить его в плоскостно-горизонтальное чтоб все стремились друг к другу и этим океаном душевности была бы спаяна Русь в единство — покрепче всех застав богатырских Так что пушкинская Татьяна воистину выступила как «устроительница», «мироупорядочивающая» (что и значит по-гречески ее имя) она дала модель для устроения русской Психеи