Русский хор
Шрифт:
Смотрел на Зубова-младшего, явственно представляя, как, шипя, упадут первые гранаты на палубу шнявы «Рак». Победить нельзя. Шнява и три фрегата — ну никак победить нельзя. Но главное сейчас не в этом, главное — избегнуть поражения. Вот что должен понять Зубов-младший. Даже смерть человека с лицом царевича Алексея может утвердить нового человека. Не будет Санкт-Петербурха — не будет нового человека. Снова придут большие бороды, рассядутся по скамьям, зашуршат попы. Так больше нельзя, надоело равенство нищих духом. Мы режем гнилое мясо, боль и крик нам привычны, так должно быть. Есть на свете Зубов-младший или нет его — это ничего не меняет. А вот стоят над рекой дворцы Парадиза — это меняет саму гисторию. Зоон не устоял, слаб, слаб, пусть устоит
«О главо, главо, разума лишившись, куда преклонишь?»
Прошелся взглядом по собравшимся в зале. Кто поверит, что без государя будет рожь созревать, яблони цвести, рыбы и раки плодиться? Никто. Вон замерли. Чего каждый из них отдельно стоит? Чем проверен? Матроз, не прослуживший хотя бы пять-шесть лет на море, — не матроз, и шкипер, ни разу не управлявший кораблем в бою, — не шкипер.
Зоон, зоон. Мотнул головой как лошадь.
С таким ужасным сходством, как Зубов-младший, нельзя жить на свете, тем более в Парадизе. Увидят на набережных, слухи пойдут. Вон, заговорят, идет наследник трона, опора государя, жив! Не сводил глаз с Зубова-младшего. Не родовит. Опасно похож. Но чему-то научился в Венеции и Пиллау, пусть докажет. Не на куртаге в дыму при свечах, а на горящей шняве перед вражескими фрегатами.
«Волей моей выйдешь в море, Зубов».
Дергалась щека. Близко наклонился к Алексею.
В коллегии стояла мертвая тишина, потому слышали каждое слово.
«Выйдешь на шняве „Рак“ в самых сумерках, чтобы у шведа страху родилось поболее. — Страшно откинул назад голову. — Уставом нас не пронять, пройми отвагой. — Прошелся взглядом по замершим ученикам, снова уставился на Зубова-младшего. — Шнявою „Рак“ заткнешь горло Невы».
А про себя думал, все думал, лихорадочно собирал мысли, щека дергалась, голова клонилась налево. «Смертью казнить». Думал, какой смерти заслуживает Зубов-младший за столь нелепое, столь опасное сходство.
Так решил: исключительно величественной.
А вслух добавил: «Возьмешь шняву „Рак“. Не буду хвалить, не лучшая. Но мы под Азовом и на худших учились. Матрозы на местах, шкипер пойдет под твое начало, Зубов. Чему учился, все теперь покажи».
И спросил: «Сколько сможешь задержать шведа?»
Зубов-младший ответил: «Сколько могу».
Злобно дрогнул усами:
«Надо дольше».
пыщь
Карету на набережной догнал верховой от кригс-комиссара.
Передал пакет под сургучом для шкипера шнявы и смотрел так, что видно было — прощается. Еще точнее, прощается навсегда. Смотрел со скрытым страхом. Чувствовалось, что не раз видел царевича Алексея, теперь смущен, неужто все-таки впал царевич в отцовскую веру, неужто основы прошлого вновь потрясены?
Смеркалось. Горели фонари. На Неве шнява раскачивалась у причальной бочки.
Высокое рангоутное дерево в паутине снастей, в облупленной позолоте клотики. На фоне серой реки шнява показалась Зубову-младшему незнакомой, торжественной, будто с неких пор населена не матрозами и крысами, а дивного свету полна.
И длинный росчерк мачты на низком небе пронзил.
И нежная темно-позеленелая дева на бушприте.
И девиз: «За процветание Пиллау».
В переходе из Пиллау в Петербурх ни Зубов-младший, ни Ипатич нисколько не страдали морской болезнью, так природа расстаралась. Зато Зубов-младший вспомнил про сильную течь, это надо проверить. Еще вспомнил, что шкипера звали Никитский или даже Никишев — грубый, хриплый, в голландской кожаной куртке. С Зубовым-младшим он нисколько не сблизился («кантонист»), но Ипатича терпел, тот не гнушался помогать судовому плотнику. Хоть весь
Рядом на воде раскачивалась на волне галера с обсушенными веслами.
По тридцать восемь весел с каждого борта и две съемные мачты с косым латинским парусом. Зубов-младший беспомощно покачал головой. Небогата оказалась защита Петербурха, такой страшный выпал час, кто-то головой поплатится. Со смирением подумал: наверное, я поплачусь. Увидел на носу галеры три медные пушки, на куршее стояла еще одна — двадцатичетырехфунтовая, главная. Флотская прислуга на галерах прикрывается в бою оградой из тюфяков и старых снастей, а посреди — дощатый помост, та самая куршея; по обоим бортам банки для гребцов. Под банками ступени, к которым приковывают ногу гребца. Так что, может, еще не самое худшее выпало.
Человек, подумал, существо неравномерно одушевленное.
Человек способен и на божественные озарения, и на долгое прозябание.
Шняву за время перехода из Пиллау изучил изрядно. Матрозам, как и везде, на «Раке» жилось трудно. Помещались в трюме среди бочек с водой. Бочки от качки давали течь, вода смешивалась с песчаным балластом. От гнилых рогожных кулей с провиантом распространялся запах, правда, ни сами матрозы, ни крысы этого запаха не замечали, привыкли к тому, что сухари вечно покрыты плесенью.
Шкипер Никишев молча взломал сургуч.
Он узнал Зубова-младшего, но виду не подал.
Прочитав приказ, поднес руку к голове: командуйте.
Но Зубов-младший сразу его остановил: нет уж, господин шкипер, это вы командуйте, снимайтесь с якоря, вам привычней, Нева все же, по ней идти нелегко, остальное обсудим по ходу. И прошел в каюту шкипера, решив сразу вести себя определенно, чтобы никаких толков не возникло. Закрывая дверь, услышал голоса и, пораженный, остановился, даже выглянул. Какие разные голоса. Матрозы бежали по баку с ганшпугами в руках, видимо, якорь уже вставал из воды, а с набережной по трапу поднимали сумы, походный сундук, шел с картами в руке горестный Ипатич, понимал прекрасно, что кригс-комиссар уже ничем не поможет. Впрочем, Зубов-младший на Ипатича и не смотрел, он вдруг увидел, узнал среди матрозов француза в совсем обносившемся платье. Бывший кавалер Анри Давид вместе с другими тянул тяжелый канат, давно, наверное, вылетела из головы девка Матрёша и счастливые дни в Томилине. Вот знак: никто не может уйти от установленного, опять подумал Зубов-младший. Опять странно соединились в этой жизни — он сам, Ипатич, француз. И не только воспоминанием о девке из деревни Томилино.
Приняли пресную воду, людей.
Выйдя в залив, сразу почувствовали волну.
Шкипер гюйс-пеленгами определял пройденные места на карте.
Расположившись в низком кресле, обитом вылинявшим серым сукном, Зубов-младший внимательно прислушивался к громким незнакомым голосам на палубе. Молчал, думая этим польстить Никишеву, который, похоже, совсем не собирался идти на смерть, по крайней мере, в глазах ничего такого не читалось. Но когда, раскрыв судовой журнал, вписал как бы свое собственное богатое размышление: «Погода обещает быть бурной», шкипер журнал отобрал, заметив неласково: «Пишем что наблюдаем, а чего не наблюдаем — того не пишем».