Русский крест: Литература и читатель в начале нового века
Шрифт:
Казалось бы – как мило.
Но ведь за чужой счет.
Ступив на чужую территорию.
Зачем им все-таки эта литературная самодеятельность? Оставили бы в покое словесность – она и так существует в весьма затрудненных экономических обстоятельствах. И шпыняет ее кто ни попадя.
Издать поэтическую книгу настоящую прозу сборник эссе, филологическое исследование – это очень дорого, и поэты, прозаики, критики идут на безгонорарные издания. Небольшие издательства, сосредоточенные не на паралитературе и врио-литературе, еле выживают, а то и сворачивают свою деятельность. Литературные журналы
Последнее, что осталось у литературы, на чем она держится, на чем стоит, – это чувство собственного достоинства. И – ответственности перед русской словесностью со всей ее историей, перед тем, что можно назвать русским литературным капиталом.
И это отнимают.
Уже и сюда пришли совсем другие люди. Зачем им это? Но если имитационное поведение возможно со стороны высокой администрации, слившейся в развлечениях с бизнесом, если у них уже есть и свой «толстый журнал», и свои стихи, сами они читают, сами печатают, сами слушают, – то зачем вообще литература? А если у них хватает времени на стихи, то зачем они сидят в администрации? Пусть идут в дервиши. Как Хлебников.
Почему такими модными становятся литературные занятия? Бедное, безгонорарное и неблагодарное дело. Но ведь хочется. Все это вместе – выражение той же стилевой тенденции нашего времени, в которой действует Екатерина Рождественская со своими персонажами, как бы замещающими личность в портретах знаменитых художников. Да, китч, – но не Э. Булатову или И. Кабакову, не Ф. Инфанте или Ю. Куперу отдают особняк на Рождественском бульваре под галерею. Да и сам бульвар – разве не в честь светской фотомастерицы назван?
О пользе и вреде литературных юбилеев
На самом деле оговорка почти гоголевская – назвать Чехова поэтом, да еще украинским, как это сделал Янукович в разгар политических схваток.
Какой юбилей – таковы и идеи, и заложенные под них программы. Премия «Нос» заявлена в год гоголевского двухсотлетия, а вручается в день чеховского стопятидесятилетия. Вряд ли кто озаботится Гоголем в течение ближайших десяти, по крайней мере, лет. Гоголевская истерика (памятники и музеи) закончилась тем, что намедни вышел из печати только третий том академического собрания. Напомню, что всего их должно быть двадцать три.
Фестиваль (театральный), кинопоказы (по ящику), «смелянский» тв-проект, тривиальные газетные тексты, вкрапления в новостные программы. А где новые книги – исследования, монографии, биография, наконец? И получается, что, с одной стороны, утюг включи – Чехов из него выскочит, а с другой – главным чеховским ньюсмейкером стал Дональд Рейфилд с «Жизнью Чехова», вышедшей несколько лет тому назад и получившей весьма противоречивую, скажем мягко, оценку.
Почему так? Потому что сами ничего не успели, а у Рейфилда приятный британский акцент.
10 февраля еще и юбилей Пастернака —120 лет со дня рождения. Впереди – юбилеи Блока, Бунина, Бродского, столетие со дня кончины Льва Толстого. Как-то даже странно, что при таком нашем литературном капитале – минимум приготовлений. Опять-таки – дело в ментальности. Вместо того чтобы
Вместо того чтобы мертвецки упиться Чеховым за юбилейную неделю, неплохо было бы начать заранее – не только с подготовленного, но и с заранее реализованного. Новая премия – теперь уже не «Нос», а «Чеховский дар» – вручаться будет тогда, когда о чеховском юбилее, боюсь, уже позабудут (неактуально), перейдут – с датским энтузиазмом – к другому юбиляру.
Какая от юбилеев может быть польза для современной словесности? Очень даже большая. В смысле сверки (или даже выработки утраченных) критериев при разговоре о современной словесности. При ее экспертной оценке.
А получается – пока – так: юбилейные торжества отдельно, филология отдельно, современная критика отдельно. Знание и понимание художественных стратегий прошлого совершенно не гарантируют уважаемому филологу представления об уровне, о качестве и месте текстов, рождающихся сегодня. Занятия поэтикой Мандельштама и биографией Пушкина не гарантируют прекрасного во всех отношениях литературоведа от натяжек в современных оценках литературного настоящего. Ирина Сурат после Пушкина и Мандельштама пишет о поэте Дмитрии Быкове с запальчивой полемичностью, впрочем, мало объяснимой и мало что объясняющей («Летающий слон» – «Октябрь», 2010, № 1).
«От одного знатока поэзии я услышала недавно: Быков вообще не поэт. Но кто ж тогда поэт, прости Господи, и что тогда поэзия?»
Тоже тезис, прости Господи. А еще эпитеты: «невероятные» (интонации и ритмы), «колоссальная» (энергия), «сильные и подлинные» (переживания), «чем длинней, тем лучше» (пишет), «ликующий полет за пределы здешнего бытия», «стихи настолько совершенны…что читатель остается с музыкой в душе». В поддержку своей «теодицеи» (прости Господи) мандельштамовед и пушкинист инкрустирует в свою длинную статью длинные цитаты из работ С. С. Аверинцева и М. Л. Гаспарова; нет-нет, не о Быкове они, – но ведь статью о нем украшают, да еще как; простодушный читатель ведь подумает – а вдруг… Защищает своего героя Ирина Сурат от Ирины Роднянской и от Александра Пушкина. В смысле – «поэзия, прости Господи, должна быть глуповата», а Быков «мыслит стихами». (Быков лучше, чем Баратынский: тот просто «мыслит»).
С таких высот вернуться к Мандельштаму эпитетов не хватит. Я не к тому, что литературоведу писать о современности не стоит, – напротив, полагаю, что у филолога ценностная шкала должна бы оставаться незыблемой. И уж чему-чему должны бы способствовать юбилеи и некрологи, так восстановлению этих, постоянно утрачиваемых в суете литжизни, критериев. А то теперь все великие, в крайнем случае – замечательные; что же делать будем, где брать эпитеты, если действительно появится великий?