Русский легион Царьграда
Шрифт:
– Что ж, выпьем за знакомство. Меня Мечеславом зовут, – сказал русс, взяв рог с вином рубинового цвета.
– А я Коста, – ивериец приложил руку к груди.
Из стана иверийцев послышалась переливающаяся многоголосием песня, летящая к горам, а от них все выше и выше к самому небу.
– Хорошо поют, красиво, – вслушиваясь, сказал Мечеслав.
– Это супрули – застольная песня. Я слышал, как поют руссы, тоже хорошо. Так давай, друг, выпьем за то, чтобы нам приходилось больше петь и меньше воевать, пусть чаще слышатся песни и реже звон мечей. Приносить смерть другому человеку – это плохо, – сказал Коста.
– Что ж, за добрые слова можно поднять чару, – Мечеслав осушил
– Это звучат чонгури, пандури и чанги. О, если бы ты приехал ко мне в гости, в мое селение, расположенное недалеко от города Тбилиси, который основал царь Вахтанг Горгасал, то я бы познакомил тебя с человеком, лучше которого никто не может играть на чанги. Его завут Габо. Как он играет! – зацокав языком, сказал восторженно Коста, вспомнив свой дом.
– За твою родину и за мою! Пусть не знают они войн, неурожаев и мора! Пусть мирно, по-доброму живут люди в наших землях! – произнес Мечеслав, взяв снова наполненный ивером рог. Они выпили. Потекла меж ними беседа, тихая, дружеская и ничего, что говорили они по-ромейски и не всегда правильно произносили слова, это не мешало им. Хорошие люди всегда найдут общий язык, всегда поймут друг друга. Но не знали они, что над ними необратимо сгущаются черные тучи несчастья. Пока собеседники мирно разговаривали, недалече от них, в станах иверов и варангов, уже назревали кровавые события… Причиной их стал стожок сена, стоявший между иверийским лагерем и станом варангов.
Злат, увидев щуплого иверийского воина, тащившего охапку сена, подбежал к нему со словами:
– Эй ты, а ну отдай наше сено!
Ивер попытался объяснить, что это повеление азнаура, его господина, но Злат вырвал охапку и, бросив ее на землю, с силой оттолкнул противника, тот попятился, споткнулся о камень, упал на спину. Тут же вскочив на ноги, он начал что-то кричать в сторону своего лагеря. Из стана иверов прибежал богато одетый молодой воин с закрученными вверх усами, он и был тем самым азнауром, приказавшим принести сено. Его сопровождал коренастый ивер с бычьей шеей. За ним подоспели еще несколько воинов. Поигрывая плетью с красиво отделанной рукоятью, азнаур подошел к Злату, презрительно глянул на него и обернулся к воину, поднявшему шум. Спросив его что-то на своем языке и получив ответ, азнаур вновь повернулся к Злату, но теперь на его лице читалась неприкрытая злость. Завидев неладное, к ним подошел Орм. Встав между предводителем иверов и Златом, он примирительно поднял вверх руки.
– Остановитесь! Мы союзники, и раздоры нам не нужны! Решим все миром, забирайте сено, и покончим с этим! – дружелюбно улыбаясь, сказал Орм.
К месту ссоры, настороженно поглядывая на иверов, подошли несколько варангов.
– Кто ты такой, чтобы вмешиваться?! Поди прочь, наглец! – кинул в лицо Орму азнаур и попытался его оттолкнуть, чтобы подойти ближе к Злату, стоящему за спиной варяга. Взгляд светло-голубых глаз Орма стал ледяным. Воинов с той и другой стороны собиралось все больше, а взгляды их становились все более недружелюбными.
– Не делай этого! – сказал Орм, заступая дорогу иверу.
Лицо азнаура покраснело от гнева.
– Ах ты, упрямый осел! – крикнул он, его плеть рассекла свистом воздух, готовая обрушиться на голову Орма. Варяг перехватил руку противника и уже начал выкручивать ее, чтобы вырвать плеть, когда стоявший рядом с азнауром коренастый ивер ударил его кинжалом
– Убили! Орма иверы убили! – разнесся над лагерем крик Злата. На минуту все затихло, лишь издалека доносился шум устраивавшегося на отдых войска. Услышав крик, Мечеслав на миг замер, недоуменно глянул на Косту, тот тоже ничего не понимал, вслушиваясь во внезапные крики. В лагере руссов снова прокричали, что убили Орма. Мечеслав, рывком поднявшись на ноги, помчался в сторону, откуда доносился нарастающий гул голосов. Подбежав к месту разыгравшейся трагедии, он увидел лежащего на траве Орма, упал перед ним на колени.
– Орм, что с тобой? Кто тебя? Не умирай, брат!
– Внемли, о чем говорить буду, – донесся до сознания Мечеслава, будто издалека, хриплый шепот Орма. – Умираю я. Мне бы покаяться… за грехи мои, за души, мною погубленные в битвах… За Руну с Эйнаром и Смида… Там кошель с монетами… раздели… в храм отдай, старика Людима из неволи вызволи… остальное передай родовичам моим… через Рулава-купца, что конем одарил, помнишь? Пусть камень рунный поставят. – Орм вдруг заговорил на родном языке, глядя в небо помутневшим взором. Мечеслав, подняв голову, вопросительно посмотрел на склонившихся над Ормом воинов.
– Он прощается, он готовится умереть, – сказал пожилой варяг.
Орм дернулся, стиснув зубы. Разорвав на себе рубаху, Мечеслав приложил ее к ране, от потери крови лицо скандинава стало почти белым. Мечеслав, имеющий познания в исцелении людей, понял, что он бессилен и ничем не сможет помочь другу. Орм, глянув на Мечеслава, тихо произнес:
– Уххожу – кх – своим – пре… – и вытянувшись всем телом, затих. Мечеслав осознал: Орм ушел, ушел навсегда! В голове русса зашумело, застучало, сознание помутилось.
– А-а-а-а! – закричал он не своим голосом. Выхватив из ножен дар Орма, нож, с которым никогда не расставался, бросился на ивера с закрученными вверх усами.
– А-а-а-а! – раздались голоса, и все русское воинство, все шесть тысяч, оружно и без, поднялись против иверов. Дрались ножами и тем, что попадалось под руку, но вскоре в дело пошли мечи, копья, секиры. Иверы, не ожидая такого натиска, отважно сопротивлялись, но вскоре побежали, покидая свой лагерь. Теперь их преследовали и ромейские воины, присоединившиеся к варангам. Мечеслав бежал с ножом в руке, с обезумевшим выражением лица, по пояс обнаженный, перепачканный кровью, он настигал одного за другим убегавших людей, ломал их сопротивление и убивал, убивал, убивал, нанося колющие и режущие удары, поражая человеческую плоть ножом, пуская в ход ноги и кулаки. Убивал, пока вдруг не остановился, наткнувшись на распростертое тело. Перед ним лежал Коста, голова его была пробита, остекленевшие, не видящие белого света глаза будто с упреком глядели прямо на Мечеслава; около него лежала чинчила, из которой тонкой струйкой вытекало вино. Как оказался здесь ивер, Мечеславу узнать было не суждено, но вид человека, с которым совсем недавно он пил вино, мирно разговаривая, отрезвил помутившийся разум русса. «Это вино делал мой отец, я взял его с собой в поход, чтобы выпить с хорошим человеком», – раздались в голове Мечеслава слова Косты. Он пал на колени у тела молодого ивера, горестные рыдания вырвались из его груди. В припадке ярости стал со злобой втыкать нож в землю, будто она была виновата в том, что случилось. Нет, это себя, себя он пронзал ножом, это по его, по его вине погибли люди!