Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века
Шрифт:
Один женатый этимолог уверял, что в русском языке много сходства и созвучий с итальянским. Например, итальянец называет жену свою mia сага, а я про свою говорю моя кара. [29, с. 492.]
* * *
Одному знатному и богатому польскому пану пеняли, что он мало денег дает сыновьям своим на прожиток. "Довольно и того, — отвечал он, — что я дал им и свое имя, которое им не следует". [29, с. 215.]
* * *
На германских, водах молодой француз ухаживал за пригоженькою русской барынею; казалось, и она не была совершенно равнодушна к заискиваниям его. Провинциальный муж ее не догадывался о том, что завязывалось под его глазами. Приятель его был прозорливее: он часто уговаривал его, не теряя времени, уехать
[29, с. 432.]
* * *
Директор департамента. А ваша невеста хороша собой?
Жених-чиновник. Совсем не гнусна, Ваше Превосходительство. С позволения вашего, она несколько похожа на вашу супругу. [29, с. 297.]
* * *
Молодая девица общипывала розу и клала листочки в рот.
— Я и не знал, что вы из самоедок, — сказал ей старый волокита. [29, с. 465.]
A propos [4] в анекдотах вещь важная; a p'ropos* одного анекдота, вспомнишь другой, и часто целый вечер сыплются анекдоты, будто с неба. Вот еще один а propos.
4
кстати (фр.).
Барышня играла на фортепьяно, а гость поместился возле и с особенным вниманием слушал музыку, смущая девушку больно пламенными взорами. Она не выдержала и, чтобы прервать это немое объяснение в любви, спросила с живостью: вы, верно, очень любите музыку?
— Нет! Терпеть не могу, а вот у меня есть брат, так тот тоже музыки терпеть не может. [63, л. 87.]
* * *
Робкий, по крайней мере на словах, молодой человек, не смея выразить устно, пытался под столом выразить ногами любовь свою соседке, уже испытанной в деле любви. "Если вы любите меня, — сказала она, — то говорите просто, а не давите мне ног, тем более что у меня на пальцах мозоли". [29, с. 466.]
* * *
Одна разгульная барыня, еще довольно свежая и благообразная, вместе с взрослою и миловидною дочерью завели трактир, а чтобы дать публике понятие о двойном их промысле, наняли квартиру в большом доме и на углу повесили вывеску:
"здесь обе / дают"
[63, л. 118.]
* * *
Л. Подпишитесь на выдачу какой-нибудь ежегодной суммы в пользу заведения для раскаявшихся грешниц.
М. Покорнейше благодарю! Я и так уже издержал довольно денег в пользу их до раскаяния, а теперь ни денег, ни охоты нет на новые издержки. [29, с. 297.]
* * *
В обществе, где весьма строго уважали чистоту изящного, упрекали Гоголя, что он сочинения свои испещряет грязью самой подлой и гнусной действительности.
— Может быть, я и виноват, — отвечал Гоголь, — но что же мне делать, когда я как нарочно натыкаюсь на картины, которые еще хуже моих. Вот хотя бы и вчера, иду в церковь. Конечно, в уме моем уже ничего такого, знаете, скандалезного не было. Пришлось идти по переулку, в котором помещался бордель. В нижнем этаже большого дома все окна настежь; летний ветер играет с красными занавесками. Бордель будто стеклянный: все видно. Женщин много; все одеты, будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут. Посреди залы столик, покрытый чистой белой салфеткой; на нем икона и свечи горят. Что бы это могло значить?
У самого крылечка встречаю пономаря, который уже повернул в бордель.
— Любезный! — спрашиваю, — что это у них сегодня?
— Молебен, — покойно отвечал пономарь, — едут в Нижний на ярмонку. Так надо же отслужить молебен, чтобы Господь благословил и делу успех послал. [63, л. 104.]
* * *
Слепой Молчанов (Петр Степанович) слышит однажды у себя за обедом,
* * *
Два генерала рассуждали о том, какое светило, солнце или луна, заслуживает преимущества.
Один, не колеблясь, назвал солнце, но другой глубокомысленно заметил: а я так думаю, что луне принадлежит эта честь; что за важность светить, как солнце, днем, когда и без этого светло, а ведь месяц светит ночью, когда темно. [47, № 27.]
* * *
Вскоре после бедственного пожара в балагане на Адмиралтейской площади в 1838 году кто-то сказал: "Слышно, что при этом несчастии довольно много народа сгорело".
— Чего много народа, — вмешался в разговор департаментский чиновник, даже сгорел чиновник шестого класса. [29, с. 342.]
* * *
Один барин не имел денег, а очень хотелось ему деньги иметь. Говорят: голь на выдумки хитра. Наш барин запасся двумя или тремя подорожными для разъезда по дальним губерниям, и на этих подорожных основывал он свои денежные надежды. Приедет он в селение, по виду довольно богатое, отдаленное от большого тракта и, вероятно, не имевшее никакого понятия о почтовой гоньбе и о подорожных; пойдет к старосте, объявит, что он чиновник, присланный от правительства, велит священнику отпереть церковь и созвать мирскую сходку. Когда все соберутся, он начнет важно и громко читать подорожную: "По указу Его императорского Величества"; при этих словах он совершит крестное знамение, а за ним крестится и весь народ. Когда же дойдет до слов: "выдавать ему столько-то почтовых лошадей за указные прогоны, а где оных нет, то брать из обывательских", — тут скажет он, что у него именно оных-то и нет, т. е. прогонов, т. е. денег, а потому и требовал от обывателей такую-то сумму, которую назначал он по усмотрению своему. Получив такую подать, отправляется он далее в другое селение, где повторяет ту же проделку. [29, с. 98–99.]
* * *
В одном уезде умер помещик, у которого при жизни, кроме собственной, была в распоряжении его одна только ревизская душа. Наследников не оказалось, и уездный суд распорядился по законам, которыми повелеко у умирающих людей без наследников остающееся имущество брать в казенное ведомство. Деловой канцелярист за болезнью секретаря сочинил журнальное постановление: "Такой-то помещик волею; Божиею помре; наследников ни мужеска ни женска пола не явилось, и по сему душа оного помещика и зачислена в казенное ведомство". [139, л. 20.]
* * *
Тот же деловой канцелярист был однажды прикомандирован к чиновнику, отправленному в уезд по важному делу, вследствие чего оба они и поехали к назначению своему, но в пути случилось несчастие: чиновник заболел, да в тот же день и умер; что делает канцелярист? На такой экстренный случай он не имел от начальства никаких наставлений. Уведомить официально уездный суд, — о избави Бог!
Известно было ему правило, что всякая бумага должна идти по команде и что не было примера, чтоб канцеляристы вступали с присутственным местом прямо в переписку, и для того подумал, подумал и наконец примыслил: взял перо и написал: "Рапорт от такого-то чиновника в такой-то уездный суд. Сего 20 октября от приключившейся внезапно мне апоплексии я умер; а посему и прошу уездный суд сделать законное распоряжение насчет сдачи бумаг, при которых дежурствует теперь бессменно находящийся при мне канцелярист, которого рекомендую с отличнейшей стороны. За смертью же своею я рапорта не подписываю, а только для лучшей вероятности сего происшествия прикладываю казенную печать". (139, л. 20–21.]