Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра
Шрифт:
К этой же категории относится и группа служебных дневников (см. главу шестую) – П.И. Долгорукова, И.С. Аксакова, Н.П. Игнатьева, В.А. Теляковского. В них тесные связи между образами устанавливаются в силу необходимости. Но, в отличие от семейных, такие связи временны, хотя время их поддержания может колебаться от нескольких месяцев (Аксаков) до двух десятков лет (Теляковский). Здесь центром, поддерживающим систему, являются служебные обязанности лиц, отображенных автором.
В социально-политическом дневнике, в котором события развертываются стихийно, в разных направлениях и имеют весьма условный пространственный центр (А.В. Никитенко, В.Ф. Одоевский, П.А. Валуев, Д.А. Милютин), такие связи заметно ослаблены, даже если эти образы представляют собой сослуживцев автора. Здесь система сохраняет относительную устойчивость благодаря большой значимости событий,
Наименее прочные связи между образами демонстрируют путевые дневники (А.И. Тургенев, А.К. Толстой, М.П. Погодин, Н.Г. Гарин-Михайловский). В них проходит масса эпизодических образов, которые не образуют никакой системы. Порой даже близкие автору люди (жена Погодина) в дневниковой записи фигурируют на правах случайного «персонажа». В путевом дневнике нет связующего центра, так как сам автор либо скрупулезно воспроизводит увиденное (А.К. Толстой), элиминируя свою персону из потока событий, либо отдается во власть впечатлений, заслоняя ими всевозможных спутников и случайных знакомых (Е.С. Телепнева).
После определения структурной типологии дневникового образа необходимо сделать вывод о ее эстетической значимости. Если продолжить параллель с художественной прозой, то отчетливо вырисовывается эстетическая градация в системе дневниковых образов. В зависимости от прочности связей повышается или понижается выразительность системы в целом, а также ее отдельных образов. В художественном произведении даже эпизодические персонажи не случайны. Они подчинены общему замыслу и эстетически порой не менее значимы, чем главные, как, например, у Л. Толстого в «Войне и мире». В дневнике по мере ослабления связи с повествовательным центром – автором – выразительность образа утрачивается, т.е. понижается его эстетическая значимость. Ни один случайный посетитель Ясной Поляны, изображенный в дневнике Л. Толстого, не имеет такого значения по отношению к главным образам, какое имеет любой безымянный герой его эпопеи по отношению к ее центральным персонажам.
Наличие в дневнике нескольких разновидностей образов – главных, второстепенных, эпизодических – ставит задачу: определить их смысловую функцию. Какое значение для дневниковеда имеют лица, которые один-единственный раз встречаются в его летописи и которых автор порой даже не знает в лицо? Было бы неверным объяснять появление в дневнике таких образов несовершенством дневникового метода, который не позволяет более тщательно отбирать для записи тех людей, с кем имел контакт автор в течение дня. У автора дневника отсутствует замысел в его художественно-эстетическом понимании.
Тем не менее, внося в дневник запись о каком-то малоизвестном или вовсе неизвестном ему человеке, автор руководствуется определенным принципом. Этот принцип является аналогом метода художественного произведения. Это может быть этический, социально-политический, религиозно-философский принцип. Он вытекает из мировоззрения дневниковеда. Поэтому часто эпизодический образ включается в текст записи в связи с актуальными для автора размышлениями. Он временно вводится в круг мыслей данного дня или более длительного временного интервала.
В отличие от второстепенных и главных образов дневника, эпизодический образ слабо или вовсе не обработан эстетически. Он несет смысловую нагрузку, но лишен энергичного выражения. Отношение автора к нему «черно-белое» – положительное или отрицательное, снисходительное или подчеркнуто враждебное. Здесь смысловая функция образа аналогична идейно-эстетической функции эпизодического персонажа художественного произведения.
Особенно наглядно эта закономерность прослеживается в тех дневниках, где идейный пласт составляет значительную часть содержания. В дневнике А.В. Никитенко человеческие образы встроены в некую отвлеченную систему нравственных понятий и ценностей. Человек оценивается автором с точки зрения абстрактного идеала прекрасно-доброго. Поэтому те образы, которые не укладываются в эту схему, изображаются отрицательно: «О *** можно сказать, что этот человек целую жизнь притворяется добрым и умным» [145] .
145
Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. – Л., 1955-1956. Т. 3. С. 95.
П.А. Валуев больше всего в человеке ценит интеллектуальное развитие. Поэтому люди, лишенные сильного интеллекта,
С широких позиций религиозно-нравственного гуманизма оценивает в своем дневнике человека Л. Толстой. Множество эпизодических образов, особенно в поздних тетрадях, встраиваются в систему его взглядов послекризисного периода. Толстой избегает резко отрицательных характеристик, руководствуясь принципом христианского гуманизма. Тем не менее негативное отношение к людям, не разделяющим его убеждений и не вписывающимся в ригористическую систему, отчетливо проступает во многих записях: «Был Ломброзо, ограниченный наивный старичок» [147] .
146
Валуев П.А. Дневник: В 2 т. – М., 1961. Т. 1. С. 248; 262; Т. 2. С. 37.
147
Толстой Л.Н. Дневник. – Л.Н. Толстой. ПСС: В 90 т. – М.; Л., 1928-1958. Т. 53.С. 150.
Немало эпизодических образов встречается на страницах дневника ВТ. Короленко. Они также попадают в запись не случайно. Правозащитник и борец за социальное равноправие, Короленко отрицательно относится к людям нравственно опустившимся, безвольным, малодушным и превратившимся в социальный балласт. Такие люди не вызывают у него сочувствия и заслуживают подчеркнуто негативную оценку: «<...> в Нижнем есть некто, кажется, Макаров (или Марков), бывший гимназист нижегородской гимназии, спившийся с кругу и ведущий существование золоторотца. Помнится, он приходил раз и ко мне, в качестве «бывшего студента» <...> и подал слезницу, в которой говорилось о моем «всем известном великодушии», но верхушка листка была оторвана» [148] .
148
Короленко В.Г. Дневник: В 4 т. – Полтава, 1925. Т. 3. С. 131.
Что касается главных и второстепенных образов, то их место в структуре дневника определяется не только подчиненностью системе мировоззрения автора. Группируясь вдоль линии его судьбы, отраженной в дневнике, эти образы обладают самостоятельной смысловой и эстетической ценностью.
2. Характерное и типическое в дневниковом образе
Человеческий образ в дневнике не является единичным или периодически повторяющимся. К нему приложимы те же категории характера и типа, что и к образам художественной прозы. Авторы большинства дневников не ограничиваются простым указанием в подневных записях на лица, которые оказались в сфере их внимания в данный момент и в данном месте. Дневниковедам свойственно давать развернутые характеристики особенно примечательным, с их точки зрения, образам. Причем данная тенденция прослеживается не только в дневниках писателей, но и у авторов, далеких от профессионального литературного труда. Не менее распространенным было стремление усматривать черты типического в некоторых образах. Обе тенденции развивались в дневниковом жанре на протяжении всего XIX в.
Естественно, что, имея много общего, характер и тип художественной прозы не совпадали со своими дневниковыми коррелятами. Различие в данном случае, как водится, проходит по жанровой границе. В художественной прозе характер и тип идеализированы. Они, несмотря на связь с реальными жизненными образами, являются продуктом фантазии автора. В них писатель волен свободно варьировать черты и оттенки. Дневниковед не имел права, в силу законов жанра, дорисовывать в характере то, чего последний не имел. Правда, нередко встречаются образы, характерные черты которых нарочито заостряются авторами дневников. Но это не является творческим приемом. Подобные вольности автор позволял себе вследствие личных отношений к выводимому им лицу. В таких случаях с особой наглядностью проступает эстетическое начало в образе – эстетическое, но не художественное.