Русский Монте-Кристо

Борисов Валерий

– Монте-Кристо, Монте-Кристо… – Выговаривал я бессмысленно, одновременно собираясь с мыслями. – Не понимаю. Может быть вы мне проясните, как совместить – благородную месть Монте-Кристо и беспримерную жестокость мафиози? Приоткройте немного тайну своей жизни?

– Об этом долго и много придется рассказывать. Не хватит сегодняшней ночи, тем более, для нас она последняя. Вы писатель и вам, конечно же, интересно узнать что-нибудь новое о людях, а может найти сюжет для книги. Но мне известность не нужна, она несовместима с моей профессией. В историю попасть? Так я уже в нее влип. Единственное, почему я могу рассказать кому-то историю своей жизни и почему я дошел до такой жизни, – Подчеркнул эту фразу мой собеседник, – мне нужно собрать воедино прошлое. Когда думаю о своей жизни наедине с самим собой, то цельности не получается – отдельные эпизоды. Может быть, и стоит приоткрыть именно вам историю своей жизни и мои воспоминания, реализованные

в слова, придадут законченность моим размышлениям. – Вслух думал Юрий Григорьевич, глядя мимо меня. Видимо в его голове уже вихрем проносилась его жизнь. – Тем более вы сами просите рассказать… Вы первый человек, который вот так прямо просит об этом.

– Я знаю, что бываю иногда наивным, но может быть это и хорошо. Я готов вас слушать. – Поспешно согласился я, чтобы он не успел передумать. – Не каждому писателю удается услышать из первых уст историю, как вы сами себя охарактеризовали, мафиози, художника и музыканта, банкира и бизнесмена. И все одновременно, в одном лице.

– Да вы правы – профессий у меня много, а хотелось бы иметь только одно творчество. Я попытаюсь изложить историю своей жизни, как можно объективнее, если вообще человек обладает таким качеством. Но когда излагаешь свою жизнь, объективным быть очень тяжело. Быть к самому себе объективным просто невозможно, всегда найдется оправдание не только мелким, но и крупным проступкам. Вы, как писатель, это понимаете.

– Да, несомненно.

– Я знал, что мне когда-то придется излить другому свою душу. Это обязательное чувство каждого человека, каким бы он плохим ни был. В отличие от меня, у хороших людей всегда найдутся хроникеры и жизнеописатели. Кто-то и при своей жизни хочет прославиться и пишет мемуары. Или за его деньги, ему напишут восторженный опус, какой он хороший и почему необходимо любить и молиться на него еще при жизни. Он осчастливил человечество только своим появлением на свет, а его деятельность, сродни мессианству, и всюду он прав, а остальные – наоборот. Обо мне, вряд ли, кто напишет такое при жизни, тем более хорошее. Только после смерти может появиться строчка в газетной хронике. Наконец-то такой умер… Но когда-то раскрыться надо, как бы ни были тяжелы признания. Кажется вы, как писатель, удовлетворяете меня в желании раскрыться вам. – Он налил мне и себе в фужеры вина, поднял бокал и произнес, вроде бы, как тост. – Тогда с богом! Начнем!

Мы выпили до дна бордовое, кисловатое вино. Он за то, чтобы все мне рассказать, я за то, чтобы все выслушать. Так я понял содержание его короткого тоста. Юрий Григорьевич поставил фужер на столик снова внимательно и, даже грустно, посмотрел на меня и сказал вместо предисловия:

– Если вам станет неинтересно меня слушать, можете мне об этом сказать прямо или просто под каким-то предлогом уйти и больше сюда не возвращаться. Я не обижусь и мстить вам не буду. Мне и так уже пришлось отомстить многим. Договорились?

– Я надеюсь вас выслушать до конца. – Ответил я нетерпеливо. – Может в вашей жизни больше от Монте-Кристо, чем от мафиози? Поэтому, не давайте сами себе убийственных оценок. Их сделают другие. Я вас слушаю, русский Монте-Кристо!

Он благодарно, впервые за все время нашего разговора, улыбнулся в ответ на мои слова и, произнес размышляя:

– С чего начать? Прожито, вроде, немало – пережито, намного, больше. С чего же начать? Давайте я начну с самого начала, с того времени, как я появился на свет и как я, выражаясь казенным языком, дошел до такой жизни. – Он грустно улыбнулся, отдаваясь волне нелегких воспоминаний. – Можно начинать? – Спросил он, почему-то, разрешения, видимо, до сих пор неуверенный, что поступает правильно, доверяя мне историю своей жизни.

– Конечно же, русский Монте-Кристо. – Ободряюще ответил я. – Жизнь – это свет и тьма. Не каждому суждено распознать человека. И не каждый человек позволяет заглянуть другому в потемки своей души. Вперед, русский Монте-Кристо!

Часть 1

1

Я родился через пять лет после войны. Родители мои были учителями – папа преподавал историю, мама – русский язык и литературу. Сказать, что я был поздним ребенком – нельзя, хотя моим родителям, в момент появления меня на свет, было ближе к сорока годам, чем к тридцати. Но у меня есть сестра Наташа, которая родилась перед войной и старше меня на десять лет – вот такая разница в годах между нами. Позже, я узнал от нее, что отец, вернувшись с фронта, очень хотел иметь мальчика. Видимо, такова потребность фронтовиков – доказать смерти, что мужчины никогда не переведутся на земле, несмотря на безумства правителей всех мастей и марок. Возможно, рождением сыновей фронтовики хотят возместить долг женщинам, которые остались вдовами или вообще незамужними из-за нехватки мужчин, погибших на войне из-за чьих-то безразмерных амбиций.

Как можете убедиться я, по своим взглядам, пацифист. Так вот, не так давно сестра мне рассказала, что две послевоенных беременности у матери закончились неудачно и третья была последним шансом для семьи – быть новому мужчине в нашей семье или не быть. Если бы я и в этот раз не появился на свет, то мои родители прекратили бы попытки заиметь сына. Такую информацию о сложностях появления меня на свет, я получил от своей старшей сестры и, повторюсь, совсем недавно.

Но я появился на свет и, конечно же, это была огромнейшая радость для моих прекрасных родителей – они во мне души не чаяли. Собственно говоря, как и я в них. Я рос здоровым ребенком. Как положено, переболел всеми детскими болезнями, но без серьезных для себя последствий. Рос послушным ребенком и приносил своим родителям совсем немного огорчений, в отличие, от других мальчишек во дворе. Детский садик я не посещал. До школы рядом со мной всегда были мама и сестра. Папа, к этому времени, стал директором школы, зарплаты хватало и мама вела немного уроков, тем более после моего рождения, у нее начало побаливать сердце. А когда мама и папа были одновременно оба на работе, со мной находилась сестра Наташа, моя, как бы вторая мама. Всегда их могли подменить дедушка и бабушка по отцовской линии. Бабушка и дедушка по матери погибли в оккупации. Но родители отца умерли один за другим, когда я еще был маленьким. Так что воспоминания о них, у меня остались самые скудные.

Вот так я рос в детстве. Повторюсь, был послушным, домашним ребенком. Плохих поступков, как вспоминают обо мне другие, в детстве почти не совершал, не считая детских шалостей. А какой ребенок без них вырастает? Но у меня было одно, я считаю, отрицательное качество, – чрезмерное упрямство. Если я был убежден, что-то надо делать именно так, а не иначе – меня было трудно переубедить. Но это в тех случаях, когда что-то касалось лично меня, а в основном, мне всегда можно было доказать, что такое хорошо, а что такое – плохо. Как я понимаю, в моем характере весьма много присутствует индивидуалистического. Мои родители воспитывали меня всегда словесно, приводили много примеров из жизни каких-то юных героев, исторические и литературные примеры и убеждали меня, что в этом я, не прав. Ни разу в жизни меня не хлопнули по попке за упрямство или шалости – все-таки педагоги. Зато, став взрослым, я получил всякого рода наказаний сполна, с лихвой компенсирующих мое, без всяких натяжек, счастливое детство. Когда я был сильно разобижен на родителей, то надув губы, уходил в комнату своей сестры – ложился к ней в постель и она окончательно переубеждала меня в моей неправоте. Эта привычка искать утешения у сестры, в случае обиды, сохранилась у меня на всю жизнь. Но сейчас я не могу ей всего доверять, учитывая специфику своей деятельности, хотя она до сих пор считает нужным меня в чем-то наставлять. К сожалению, мы с ней встречаемся сейчас, достаточно, редко.

Наша семья была замечательная и сейчас, иногда без слез, не могу вспоминать моих добрых мать и отца, и жестоко обвиняю себя – зачем я принес им столько огорчений и укоротил их жизнь, будучи взрослым. Мои родители – мой идеал родителей и самая большая боль моей души.

Мы жили в небольшом, старинном областном городке севернее-западнее столицы. С детства я начал получать прекрасное семейное образование. Так, всей семьей мы, еще до моей школы, обошли все музеи города, древние православные церкви, памятные места. Обычно папа, а он историк, рассказывал о прошедших событиях, мама дополняла литературными примерами. Почти, каждый год летом, куда-то ездили отдыхать, то на Черное море, то к родственникам в Москву, Ленинград, Сибирь… Много прекрасного я успел посмотреть в детстве.

Долгими зимними вечерами, а тогда телевизоров еще не было, мы всей семьей вслух читали книги, обсуждали их вчетвером – как об этом приятно сейчас вспоминать! Наташа посещала музыкальную школу и училась играть на фортепиано. У нас в одной из комнат стояло черное блестящее пианино и Наташа извлекала из него красивые звуки. Моя сестра унаследовала от родителей несомненный педагогический дар и считала своим долгом обучать меня всему тому, что умела сама. Она стала учить меня игре на этом инструменте. Но противные гаммы мне разучивать не хотелось, я от них шарахался в сторону. А вот приятные для слуха мелодии, мне очень нравились и я хотел играть только их. Музыкальный слух у меня есть, как вы сами вчера убедились. Сначала одним пальчиком я извлекал звуки из этого черного, блестящего комода, а потом сестра поставила мне пальцы, как выражаются музыканты, и мы с ней еще до школы наигрывали в четыре руки простенькие песенки и во все горло пели. А петь я тоже любил потому, что пели в нашей семье все, не только в часы дружеских застолий, когда собирались взрослые отметить праздник, но и семьей по вечерам. Так мы коротали наши северные зимние вечера. Так я получил уже в детстве прекрасное просветительское и культурное образование.