Русский рай

Слободчиков Олег Васильевич

– Он сказал! – Баранов указал глазами на Лещинского.

– Нашел, кому верить?! – презрительно скривил губы Сысой.

– До него еще двое донесли! – со вздохом ответил Баранов и жестом приказал отмолчаться возмутившемуся, было ссыльному.

– И кто это?

– Увидишь! Возьми! – указал глазами на ряд ружей, стоявших у стены.

Сысой с Василием недоверчиво опоясались саблями, стали осматривать ружья. В дверь вкрадчиво постучали, правитель приоткрыл ее и снова закрыл.

– Пора, детушки! Самые подлые людишки уже собрались в старом пакгаузе. – Жестко усмехнулся. – Караул выставили из верных мне людей.

С саблей в одной руке, с пистолем в другой Баранов ворвался в пакгауз впереди всех.

Над

столом, освещенным жировиком, склонились пятеро. Один писал. Как выяснилось потом, они составляли письменный договор и обязательства участия в мятеже. Ссыльный приказчик Василий Наплавков был вооружен саблей и пистолетом. Он много раз внимательно слушал рассказы вернувшихся с юга промышленных, часто задавал вопросы, заводил туманные разговоры о несправедливой и тяжелой жизни в Ново-Архангельской крепости. Обернувшись, к ворвавшемуся правителю, Наплавков был так потрясен его появлением, что даже не попытался защититься оружием. Второй, что-то писавший, уважаемый товарищами промышленный Иван Попов, вскочил, схватил со стола бумаги и стал их рвать. Всех, собравшихся в пакгаузе, схватили. Попов увидел среди людей Баранова своих караульных, выругался и презрительно плюнул на пол.

Всем бывшим при написании обязательства, связали руки и заперли в тюрьме, которую они же и строили. Разорванную бумагу собрали, затем склеили. После недолгого следствия без пыток, пятерых Баранов велел заковать, других отпустил.

– Что меня не позвал, только Ваську с Сыской? – стал допытываться обиженный Прохор, неприязненно глядя на правителя.

На что тот печалью ответил:

– Доносили, что и ты собирался бежать!

– Не было такого! – выругался промышленный. – То, что здесь всегда голод, непосильные работы, а ты наказываешь виновных хуже каторжных – не отрицал. То, что там, – мотнул головой на полдень, – сытая, спокойная жизнь – говорил, и сейчас скажу: провалиться бы этой Ситхе. Бобра выбили, и чего сидим как собака на сене?

– Порта лучше здешнего нет от Бристоля до Сан-Франциско, только уйдем – займут американцы или англичане и будем потом платить якорные пошлины, чтобы укрыться от штормов.

Прохор опять мотнул головой с захолодевшими глазами, спорить не стал, только буркнул:

– Никогда тебе врагом не был!.. Да и другие…

– И за то спасибо! А знаешь, что удумали эти стервецы? Меня, моих детей, лучших тойонов и приказчиков убить, захватить бриг, взять женщин, найти остров на юге и поселиться там. Тебя, может быть, они и не убили бы, оставили на расправу колошам. Уж те не упустят случай воспользоваться бунтом в крепости и перерезать всех оставшихся. Вот, что они задумали.

– Половина заговорщиков к тебе же и прибежала с доносом, хотя многих из них ты порол. – Не удержался, съязвил Прохор. – А как истязаешь всех работами?..

– По крайней мере, пятерых отправлю на суд в Охотск. Иначе нельзя!

– Ну и зря! От них там узнают о том, что здесь творится. Вдруг и до царя дойдет.

– Язва ты, Прошенька, распустил я тебя за прежние верные службы, за то, что за спины товарищей никогда не прятался. Долго покрывал воровские речи и что вышло? Перебили партовщики островитян, до сих пор удивляюсь, почему ты вернулся? Мог бы с добытыми мехами сбежать к гишпанцам?!

– Мог бы, – согласился Прохор и стал набивать трубку табаком. – Да не смог! По твоим батогам и кошкам соскучился.

– Думаешь, мне не надоела здешняя жизнь? Еще как надоела, – со вздохом укорил его Баранов. – Весной поведу корабли в Калифорнию. Отправлю туда «Кадьяк» с большой партией, а сам на сысоевой шхуне стану описывать берега и заливы. Послужу еще Отечеству, отличу себя еще одним подвигом!

– «Кадьяк» – это «Мирт», что ли, который у Барабера купил? – Вскинул ожившие глаза Прохор. – Хороший бриг. Меня возьмешь?

–

А про тебя, как решат в Охотске и Правлении! Может быть, затребуют на сыск по пропавшей партии и убийствам, может быть, нет. Боюсь я скандала с гишпанцами.

Но весной, задуманная правителем экспедиция никуда не ушла. Среди колошей опять появились признаки к бунту, во время летних промыслов нужно было показать им силу Компании и как можно больше кораблей. Баранов решил промышлять летом среди островов архипелага, а в Калифорнию отправиться осенью. К тому же у него опять разболелась спина. Верные ему тойоны сказали про горячие ключи на Ситхе к югу от крепости. Он побывал там, в тридцати верстах от Ново-Архангельска, полежал в горячей воде и ему полегчало. Поясницами мучились многие служащие, Баранов надумал сделать там лечебницу. К тому же, в тех местах, ближе к Ново-Архангельску, была речка, в которой нерестился лосось. Посылать туда партию без прикрытия корабля опасно, строить еще одно укрепление неподалеку от крепости – накладно, договориться с ситхинцами мирно пользоваться Горячими ключами и нерестовой речкой – невозможно. Но и лечебница была нужна, и рыба необходима.

Лето опять выдалось трудным. Возле одного из островов Ситхинского архипелага разбился тендер «Авось». Все бывшие на нем люди и груз были чудом спасены и не вырезаны тлинкитами. Компанейского транспорта из Охотска не было и если бы на Ситху не приходили американские суда с калифорнийской пшеницей быть бы опять большому голоду. Но с Божьей помощью служащие летовали только впроголодь.

Сысой и Василий с партиями кадьяков и алеутов промышляли среди островов. Кусков на «Кадьяке» прикрывал их и пытался менять у островитян шкуры на компанейский товар. Колотые индейцы, торгуясь и справляясь о ценах, утвержденных Главным правлением директоров в Санкт-Петербурге, смеялись и презрительно язвили. У американцев товар был лучше, цены вдвое, а то и втрое ниже. Переменить их Кусков не мог, оправдывать не умел: только багровел лицом, выслушивая насмешки, сжимал в нитку полные губы, разъяренно наблюдал, как колоши скупают у американцев сибирских горностаев и рязанский холст. На холст меняли свои паевые меха и компанейские промышленные. Проворные бостонцы так наводнили рынок этими товарами, что цены на них снизились.

Долго заниматься бессмысленной меной было невозможно. Оставив на острове вооруженные партии, Кусков отправился на Ситху и вскоре вернулся с главным правителем на борту. «Кадьяк» подходил к американским судам, бойко менявшим свой товар на меха, Баранов, в мундире, при шпаге, через толмача стыдил американцев и требовал, чтобы они покинули Российские воды, а те над его увещеваниями хохотали, поскольку угрожать пушками и силой он не мог, боясь международного скандала. Жалоб по этому поводу писалось много, но Правление компании не могло добиться от правительства разрешения применять силу в подобных случаях.

Не смотря на неудачи торговли, кадьяки и лисьевские алеуты, промышлявшие под прикрытием брига, добыли каланов и котов больше чем прошлым летом в этих же местах. Осенью Баранов снова расхворался, а служащим контрактникам опять пришлось участвовать в междоусобной войне ситхинских и шарлотинских колошей. Едва индейцев замирили они тут же объединились против Ново-Архангельска.

И состояние здоровья главного правителя, и обстановка помешали ему самому участвовать в готовящейся экспедиции. Полулежа возле печки, он строчил письменные инструкции, вызвал к себе Кускова, штурманов Петрова и Булыгина, а так же передовщика Тараканова, чем изрядно удивил Сысоя с Василием и даже Прохора Егорова, хотя у последнего не было надежды попасть в Калифорнию в этом году. Разве только случилось чудо: к осени пришел бы транспорт из Охотска, а с ним решение тамошнего начальства о невиновности передовщика.