Русский Робинзон
Шрифт:
— Слава Богу, вы живы! — вскричал он.
— Цел и невредим, только предприятие мое едва ли удастся. Кажется, следы мои открыты, и фитиль в порохе, вероятно, потушен. Однако мы должны быть готовы. Сейчас я вернусь…
Лишь только Лисицын вступил во двор кремля, как весь остров осветился зловещим светом, а следом раздался такой оглушительный взрыв, что защитники цитадели не смогли устоять на ногах. Эхо понесло перекаты грома по горам, лесам и долинам.
Осаждающие, забыв осторожность, густыми толпами высыпали из траншей на возвышения, желая разобраться, что же случилось.
Защитники кремля с благоговением упали на колени и возблагодарили Бога за неожиданную победу.
Гедеону с несколькими товарищами было поручено осмотреть траншеи, а Лисицын с остальными людьми бросился к гавани, где нашел целыми обе свои лодки и одну барку. Опустив решетки в воротах, чтобы никто не мог ворваться в бухту, Лисицын осмотрел остров. Неприятельский лагерь был совершенно истреблен взрывом. В одном месте Сергей Петрович насчитал до двадцати исковерканных орудий. Много было оставлено разного имущества. По острову в испуге бегали лошади… Не отыскав ни одной живой души, Лисицын возвратился со своим отрядом в кремль. Здесь Гедеон объявил ему, что в транщеях нашел Кры- синского.
— Может, пора наконец его повесить? — ожесточился Гедеон.
— Прикажите пока запереть его в подвал. После вместе обдумаем, что с ним делать. Сколько еще взято пленных?
— Тридцать шесть человек. Все раненные.
— Пусть перевяжут им раны, свезут на берег и сдадут китайскому начальству.
— Бедняки будут рады возвратиться к своим. Крысинский уверил их, что русские добивают пленных.
Лисицын, отдав лодки в распоряжение пленных, руководил захоронением погибших и приведением в порядок всего разрушенного войной на Приюте. Наступила ночь. Гарнизон в упоении победы не смыкал глаз. Перед рассветом Гедеон напомнил о Крысинском. Лисицын приказал привести его в сарай, ярко освещенный факелами. Там же собрался весь гарнизон. Крысинский вошел бледный как полотно.
— Игнатий Крысинский, — начал допрос Лисицын. — Зачем вы предали нас китайцам? Разве мы не обращались с вами, как с товарищем?
— Я не предавал! Китайское правительство распорядилось истребить ваше поселение, построенное на его земле.
— Как же вы очутились с ними здесь?
— Меня схватили на дороге, пан генерал.
— Но если вы были пленником, как оказались в рядах осаждающих?
— Меня заставили силой, пан генерал…
— Он лжет, — сказал Константин. — Я не раз видел, как он распоряжался атакой и наводил против нас орудия.
— А я видел, — добавил Николай, — как он палкой подгонял китайцев, чтоб проворней работали.
— Что вы на это скажете, Крысинский? — спросил Лисицын.
— Неправда! Они хотят меня погубить.
— Мне рассказывали пленные китайцы, — объявил Гедеон, — что именно Крысинский уговорил их
— Игнатий Крысинский, — продолжал Лисицын, — сознайтесь в ваших преступлениях, и вам будет дарована жизнь. Иначе…
— Да кто дал вам право осуждать меня на смерть? Вы такой же подданный императора Николая, как и я.
— Разница в том, что я верный подданный, а вы изменник, беглец, предатель. Государь даровал вам жизнь, несмотря на тяжкое преступление против государства. Чем же вы отплатили за его милосердие? Новой изменой.
— Что с ним толковать? — зашумели присутствующие. — Сбросить его со Сторожевой скалы — пусть в озере рыбу ловит.
Поляк задрожал, упал на колени, стал умолять о милости.
— Встаньте, — приказал Лисицын. — Будете откровенно отвечать на мои вопросы?
— Я готов исполнить вашу волю.
— Кто командует китайцами?
— Командовал мандарин первой степени Шаоли, но он погиб при начале осады; теперь командует мандарин третей степени Чиньян, если только не погиб при взрыве.
— Как велика китайская армия?
— Она состояла почти из восьмисот человек, но до вчерашнего дня едва ли оставалось триста здоровых. Теперь, должно быть, еще меньше.
— Много ли осталось у неприятеля орудий?
— Ни одного, пан генерал, в траншеях были поставлены последние.
— Вы сказали, что вас заставили силой сражаться против нас. Если б я предложил вам сражаться против китайцев?
— О, пан генерал, я почел бы за счастие сражаться в рядах русских.
— Довольно! Товарищи, какое наказание считаете вы справедливым для этого изменника?
— Расстрелять его, — сказал один.
— Повесить.
— Сбросить со скалы в озеро!
— Только сперва руки-ноги отрубить.
— Зарыть живого в землю!
Крысинский, как бы чувствуя предстоящие муки, все ниже склонялся к земле и наконец стал ползать, как пресмыкающееся, прося каждого о милости, но суровые воины отталкивали его ногами, как презренную тварь.
Утомленный этим зрелищем, Лисицын попросил товарищей:
— Не делайте меня судьею, а себя палачами этого негодяя. Давайте отошлем его в китайский лагерь. Пусть там его судят.
— Я не изменял китайцам, им не за что меня судить! — вскричал Крысинский, обезумевший от страха.
Лисицын взглянул на поляка с глубоким сожалением:
— Не вы ли сейчас объявили мне о слабости китайской армии и о желании вашем сражаться против нее? Разве это не измена?
Защитники Приюта громко рассмеялись.
— Пусть, пусть эту собаку судят китайцы! А нам нечего поганить об него руки. Крысинского связали и повели для передачи китайцам. Вскоре явился китайский парламентер с толмачем. Неприятель просил позволения беспрепятственно удалиться, за что предлагал: оставить русским все холодное и огнестрельное оружие; возвратить все суда, захваченные в гавани Приюта, а по переправе через озеро отдать все свои лодки; дать торжественную клятву сохранять с русскими мир в течение трех лет.