Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
Вокруг было тихо, тепло, благостно. Белые, желтые, красные бабьи платки пестрели, как цветы на лугу. Копыта коней беззвучно опускались в дорожную пыль. Негромко перекликивались на Великом лугу пастушеские рожки. Празднично поблескивали на солнце купола кремлевских соборов.
Дорога незаметно перешла в посадскую улицу. Застучали под копытами сосновые плахи мостовой. Прохожие испуганно прижимались к частоколам, пропуская чужих всадников.
Неподалеку от Богоявленского монастыря поперек улицы были поставлены рогатки — застава. Седенький мытник и караульные
Великокняжеский гонец крикнул угрожающе:
— Освобождай дорогу! Гонцы от великого князя Андрея Александровича и посла сильного Неврюя!
Ратники засуетились, растаскивая рогатки. Один из них вскочил на коня, привязанного тут же, к крыльцу посадской избы, и понесся, барабаня босыми пятками в лошадиные бока, к Кремлю.
Весть о прибытии гонцов застала князя Даниила врасплох.
О том, что какое-то ордынское войско двигалось к русским рубежам, в Москве уже знали. Знали и то, что войско это будто бы небольшое, идет без обозов — изгоном. Можно было предположить, что некий беспокойный мурза замыслил набег. Подобные набеги в последнее время, с тех пор, как в Орде начались свои усобицы, случались нередко: хан Тохта уже не мог, как прежде, держать в руках улусных мурз.
Но обычно мурзы со своими малыми ордами шарпали по окраинам, дальше Оки-реки не заходили. Да и зачем мурзам посылать впереди себя гонцов? Мурзы искрадывали русские украины тишком, яко ночные тати…
Но времени для раздумий не оставалось. Ордынцы вот-вот будут у ворот Кремля. Князь Даниил кивнул дворецкому Ивану Клуше:
— Поди, боярин, встреть честью. Скажи, чтобы передохнули с дороги, постоловались. Да медов, медов не жалей!
Иван Романович Клуша затопал к дверям, являя ревностное проворство, столь необычное при его дородстве и медлительном нраве.
— Зовите боярина Протасия, тысяцкого Петра, архимандрита Геронтия, — распоряжался Даниил. — Да толмача Артуя не забудьте, может понадобиться. Мне одеться подайте, что получше…
Подходили думные люди: запыхавшиеся, тревожные.
Боярин Протасий Воронец прямо от порога начал:
— Не к добру это! Не иначе новая Андреева выдумка!
Князь Даниил, натягивая поверх домашней холщовой рубахи синий фряжский кафтан с золочеными пуговицами, проговорил сквозь зубы:
— Поглядим… Чего заранее загадывать?
— Выпытать бы у послов, пока бражничают, зачем приехали… Да обговорить все самим заранее…
— О том я и сказал боярину Ивану…
Тысяцкий Петр Босоволков важно кивнул, соглашаясь.
В горницу вкатился дворецкий Иван Клуша. Испуганно тараща глаза, зашептал князю, что послы упрямятся, в столовую палату не идут, но неотступно требуют, чтобы говорили с ними тотчас…
— Ну что ж, раз требуют — поговорим! — согласился Даниил. — Не со спора же начинать? Веди гонцов в посольскую горницу. Да не торопись особенно, окольным путем веди…
Наскоро обговорили между собой, что прием будет малый, без лишних людей. Князь Даниил широко перекрестился:
— Ну, с богом!
Посольская
Даниил Александрович уселся в кресло, положил на колени прямой дедовский меч. Меч не был обнажен и мирно покоился в красных бархатных ножнах, окованных серебром. Неизвестно еще было, с чем прибыли гонцы, и показывать им непримиримость голым оружием было неразумно.
За княжеским креслом стояли четыре дружинника в нарядных кольчугах, в легких шлемах. Это тоже продумано. Четырех телохранителей для чести довольно, а больше не надобно. Не врагов явных встречает московский князь!
Слева от князя, тоже в кресле, но — поскромнее, пониже, с резным крестом на спинке, — пристроился архимандрит Геронтий. Ряса у архимандрита черпая, как воронье крыло, а на сукно нашиты пугающие белые кресты, знак высокого духовного сана.
На скамейке, покрытой красным сукном, сели рядышком думные люди: большой боярин Протасий Воронец, Петр Босоволков, воевода Илья Кловыня.
Князь Даниил окинул взглядом горницу. «Точно бы все на месте!» И почти тотчас Иван Клуша распахнул двери, посторонился, пропуская гонцов.
Первым шагнул в горницу великокняжеский гонец. Сорвал с головы шапку, поклонился, коснувшись концами пальцев ковра, — большим уставным поклоном.
Москвичи узнали гонца, многозначительно переглянулись. Сын боярский из Костромы Воюта Иванов, верный пес князя Андрея! Такого с лаской не пошлют, уж больно злобен!
Ордынский гонец вошел, неслышно ступая мягкими — без каблуков — сапогами, столбом встал посередине горницы. Колпака не снял, князю не поклонился: истукан истуканом! Скользнул равнодушным взглядом по развешанному оружию, по стягам. На мгновение задержал взгляд на рыжем царевичевом бунчуке, недобро усмехнулся и снова замер, окаменев лицом.
Следом за ордынским гонцом, отталкивая локтями дворецкого, протиснулось в горницу несколько татарских воинов в засаленных халатах и шубах. Остановились кучкой у двери, сжимая рукоятки кривых сабель.
За спиной Даниила шевельнулись телохранители, звякнуло железо доспехов. Протасий Воронец побледнел, наклонился вперед, собираясь подняться, но Даниил остановил его взглядом. Тихо произнес, обращаясь к великокняжескому гонцу:
— С чем приехал?
Боярский сын Воюта Иванов приблизился, еще раз отвесил поклон, начал важно, значительно:
— Слово господина моего великого князя Андрея Александровича. Приди, брате, ко мне во Владимир. Посол сильный Олекса Неврюй именем ханским рассудит твое и мое дело. Приди немедля, ибо на то воля моя и посла ханского…