Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
Дмитрий поднял на него тоскующие глаза:
— Тяжко мне, отче! Страшное дело я сотворил, направляя злобу ханши на князя Ярослава. Прощаясь со мной, ханша сказала, что Ярослав живым на Русь не вернется… грех на мне!
Дмитрий закрыл ладонями лицо, плечи его вздрагивали.
— Ради чего бился ты за великое княженье? — неожиданно спросил Феогност. — Ради славы? Ради гордыни? Ради богатства великокняжеского?
— Ты же знаешь, отче! Не раз о том говорили! — обиженно вскинулся Дмитрий.
— Ради чего?
— Хочу продолжить дело родителя моего, Александра Ярославича Невского! Хочу удельных князей смирить! Вернуть Новгород под руку великого князя! Рубежи
Дмитрий гордо выпрямился, сжал пальцы в кулаки, будто собираясь броситься в драку с невидимым врагом. С грохотом упала тяжелая скамейка, отброшенная ногой князя.
В дверь испуганно заглянул отрок и скрылся, встретив недовольный взгляд епископа.
— Верю, сын мой, что возвеличишь ты делами своими Русь и святую церковь! — торжественно проговорил епископ Феогност. — Властию, данной мне богом, отпускаю грех твой, ибо совершен сей грех ради богоугодного дела! Да пребудет душа твоя в мире и покое! Аминь!
Перекрестил Дмитрия и добавил негромко, буднично:
— Ступай, отдохни, княже. Смятенье души твоей — от гордыни. Смири гордыню — обретешь покой. А о душе твоей я позабочусь…
…Тянулись дни, однообразные, как выжженные солнцем солончаки. Опять были поездки по пыльным улицам Сарая, бесконечные пустые разговоры со сладкоречивым битикчи, надоедливые жалобы Василия Костромского и Глеба Белозерского на ордынское лукавство, назойливая алчность мурз. И жара — удушливая, иссушавшая тело и мозг.
Июль сменился августом, таким же знойным.
Возвратился из Дешт-и-Кипчака игумен Иона, духовник Дмитрия, посланный с подарками и епископской грамотой к Ногаю. Темник не пожелал встретиться с переяславским князем, но подарки принял и — спасибо хлопотам епископа Феогноста! — прислал ярлык со словами дружбы.
Ярлык Ногая читали все вместе: епископ Феогност, Дмитрий, Антоний, Иона:
«Ногаево слово Дмитрию-князю. Да будет доброжелательство между нами. В час беды найдешь в Дешт-и-Кипчаке убежище».
— Еще одна удача, — заключил епископ, сворачивая пергаментный лист с печатью на красном шнуре. — Когда-нибудь пригодится, княже, этот ярлык. Больше тебе в Орде делать нечего…
В день нерукотворного образа, покровителя путешествующих, переяславское посольство покинуло гостеприимное подворье епископа Феогноста. Следом за ним уехали со своими людьми Василий Костромской и Глеб Белозерский.
Великий князь Ярослав Ярославич промедлил еще месяц, ожидая возвращения хана из похода. Но после воздвиженья стронулся с места и он.
Битикчи привез на пристань небогатые подарки, а среди них — кувшин с вином, знак вниманья любимой жены хана Джикжек-хатуни.
— Пусть это вино, привезенное из-за моря, облегчит князю тяготы дальнего пути, — напутствовал битикчи.
Ярослав Ярославич кланялся, растроганный неожиданной милостью ханши…
А вскоре на Русь пришла скорбная весть. Сентября в шестнадцатый день преставился по пути из Орды великий князь Ярослав Ярославич, державший великое княженье семь лет.
Похоронили Ярослава Ярославича не в стольном Владимире, а в отчине его, городе Твери, в соборной церкви Кузьмы и Демьяна.
Той же зимой Василий Костромской, последний из оставшихся в живых Ярославичей, получил от Менгу-Тимура ярлык на великое княженье.
ГЛАВА 11
ПОСЛЕДНИЙ ЯРОСЛАВИЧ
Нет тиуна злее, чем тиун, выслужившийся из кабальных холопов
Нет правителя своевольнее и жестокосерднее, чем рядовой удельный князь, волей случая вознесенный из своей вотчинной глухомани на великокняжеский престол. Кружится у него голова от непривычной высоты, уши доверчиво открываются сладкому шепоту льстецов, старые друзья кажутся излишне дерзкими, а самое малое противоречие вызывает слепую нерассуждающую ненависть. Мечется такой правитель в хитросплетеньях княжеских дел и человеческих отношений, отталкивая и оскорбляя верных союзников, приближая и осыпая милостями затаившихся до времени врагов, торопясь в считанные дни свершить то, чего годами добивались его опытные предшественники, и, встретив неожиданное препятствие, впадает в отчаянье, клянет все и вся, хватается, как утопающий за соломинку, за любое, самое подлое, оружие…
…Так вламывается в чащу разъяренный медведь, топча и расшвыривая лапами муравейники, ломая кусты, с корнем вырывая молодые березки, продираясь все дальше и дальше, пока наконец не упрется лобастой головой в неколебимый дуб и не заревет от бессильной злобы, сдирая кору ломающимися когтями…
Таким неодолимым препятствием на пути к власти стал для Василия Ярославича Великий Новгород.
Стольный Владимир встретил нового повелителя колокольным звоном и радостными криками посадских людей. Откуда мог знать тогда Василий, что горожане радовались не столько ему, сколько избавленью от великого князя Ярослава Ярославича, за семь лет правления так и не снискавшего любви владимирцев?
На торжественное богослуженье в Успенском соборе съехались все сколько-нибудь заметные князья: Дмитрий Александрович Переяславский, сын Невского и сам уже прославленный воитель; хмурый и завистливый Андрей Городецкий, следующий по старшинству Александрович; новый тверской князь Святослав Ярославич, еще не снявший траура по своему отцу, покойному Ярославу Ярославичу; старейший среди князей русских Борис Василькович Ростовский, который сидел в своем уделе с самого Батыева погрома; князь-приймак Федор Ростиславич Черный, Ярославский, приехавший во Владимир со своей тещей-соправительницей княгиней Ксенией; ордынский доброжелатель Глеб Василькович Белозерский, женатый на ханской родственнице; тишайший Роман Владимирович Углицкий, коего бог даже потомством обделил; галицкие братья-соправители Давид и Василий Константиновичи; Юрий Андреевич Суздальский, бессменный наместник покойного великого князя в Новгороде; Федор Рязанский, сын князя-мученика Романа Ольговича, злодейски убитого в Орде. Приехал почтить нового великого князя и новгородский посадник Павша Онаньич с большими боярами.
На соборной площади, радуя глаз, выстроились нарядные дружины удельных князей, каждая под своим стягом. Но выше всех гордо развевался на ветру великокняжеский стяг с ликом богородицы, заступницы Владимирской земли.
Так и сам великий князь возвышен богом над иными князьями, предназначенье коих — быть у него под рукой, в повиновенье…
Неделю продолжались пиры и гулянья. Скоморохи от великих трудов сорвали голос, выговаривали прибаутки хриплым шепотом. Ученые медведи, оглушенные праздничным ревом толпы, ложились под заборы и зажимали уши лапами. Поднять их невозможно было ни пинками, ни палками. Руки князей и бояр устали поднимать заздравные чаши, нутро не принимало больше ни пряных медов, ни фряжских вин, ни изысканных яств.