Русский
Шрифт:
Лубянчиков кончил читать, расшаркался, сделал книксен, ухватив себя за красные бока. Все аплодировали поэту, а Серж, всегда не любивший Лубянчикова, на этот раз испытал к нему благодарность, нашел его стих отчаянно смелым, увидел в нем участника общей борьбы. Значит, захватчикам рано было торжествовать победу. Не весь город был ими захвачен. Люди боролись, сопротивлялись, и место Сержа было в их отважных рядах.
Он приблизился к девушке с картонным листом:
– Можно я подпишусь?
– Конечно, – приветливо откликнулась она, протягивая фломастер.
– А что дает эта подпись?
– Когда
Серж вывел фломастером свое имя, и ему показалось, что его воля, страсть, готовность сражаться соединились с волей и страстью других, возводя незримый заслон, о который разобьет свою голову воющая, с кровавыми глазами гиена.
– Вот, возьмите. – Девушка протянула ему жвачку, и Серж благодарно сунул в рот мятную пластинку, которая своей сладостью утоляла голод.
Толпа распахнулась, и в ней возник высокий чернокудрый красавец, без головного убора, в длинном модном пальто и небрежно повязанном шарфе. Серж узнал в нем Ефима Борисовича Гребцова, оппозиционного лидера, баловня, которого судьба возвысила до невероятных высот в правление первого президента России. Недавно, все в том же клубе «А12», Серж наблюдал его непринужденное общение с художниками. Тогда Гребцов вызвал у него неприязнь, но теперь появление известного оппозиционера на митинге восхитило Сержа, прибавляло сил, доказывало, что злу противостоят такие сильные духом люди, как Гребцов, фигура, почитаемая во всем мире. И рядом с Гребцовым Серж будет неуязвим для злых гонителей.
– Друзья! – Гребцов принял от женщины мегафон, и его голос бархатно и мощно зарокотал. Белоснежные зубы заблестели среди малиновых губ, а изо рта повалил густой пар, как из зева молодой и сильной собаки. – Мы знаем истинную цену нашему премьеру, который нанял несколько лучших в мире пиар-агентств, чтобы они сделали из него образ безупречного лидера. Например, он хочет, чтобы его воспринимали как бесстрашного воина и полководца. На самом деле он трус. Ни разу не посетил действующую армию, но зато обожает появляться то в форме летчика на борту самолета, то в форме моряка в рубке корабля и весь трясется от страсти, когда берет в руки оружие. Верный признак тыловика, испытывающего оргазм при виде пистолета.
Гребцову хлопали, смеялись. Мерцали вспышки аппаратов. Качалась телекамера на плече репортера. Гребцов улыбался – знал, что нравится. Ловил на себе взгляды девушек и молодых женщин.
– Вы знаете, как наш премьер любит показываться публике полуголым. Демонстрировать торс, играть бицепсами. Наверное, он раньше работал в стриптиз-баре. Ему нравится играть роль мачо, первого любовника, покорителя женских сердец. Но есть свидетельства того, что на экране он орел, а в постели ну просто голубок. Быть может, он даже девственник.
Гребцов смеялся, открывая белоснежные зубы, статный, холеный, демонстрируя мужское превосходство над ничтожным противником. Ему хлопали. Девушки посылали воздушные поцелуи. Серж радовался его бесстрашию, умению растоптать ненавистного противника, который был и его, Сержа, противник. Подпись, которую он поставил на листе картона, сливалась в общий вихрь сопротивления, низвергала врага.
– Нет другого такого правителя, который так бы любил власть.
– Позор! Позор! – скандировала толпа. – Гребцов – президент! Гребцов – президент!
Гребцов прикладывал руку к груди, кланялся, благодарил. Серж корил себя за то, что раньше не разглядел в Гребцове настоящего народного лидера, бесстрашного трибуна, благородного демократа. Был готов следовать за ним, отдать ему свой талант.
– Ему отвратительна свобода. Он истинный отпрыск КГБ, той организации, что только и умела убивать, пытать, ставить к стенке. С тех пор офицеры КГБ превратились в бандитов и захватили власть в стране. Но эта власть мнима. Если мы перестанем бояться, если объединимся, если нас будет на митингах не сто, не двести, а миллион человек, то кремлевские тараканы разбегутся – и Россия станет свободной.
Гребцов поднял сжатый кулак. Его красивое лицо выражало непреклонность бойца, готового сражаться до победы. И в этой воинственной позе революционера и героя он минуту позировал, позволяя себя фотографировать и снимать телекамерой.
Серж вместе со всеми хлопал, свистел, вздымал вверх сжатый кулак. Поставленная им на картонном листе подпись превратилась в огненный вихрь. Это яростное завихрение слилось с другими, образуя стальной раскаленный смерч, который несся с металлическим свистом, настигая свирепую гиену, прорезая кремлевские стены, ввинчиваясь в толщу земли и там, в золотом подземелье, настигая жестокого тата, открывая путь к свету толпе измученных узников.
Серж почувствовал, как уплотнился, стал непрозрачным морозный воздух, словно в нем бежала бесшумная звуковая волна, как перед фюзеляжем сверхзвукового самолета. Стеклянный пузырь лопнул, и с оглушительным грохотом на бульвар, на белый искрящийся снег, рванулось черное острие. Стуча башмаками, размахивая дубинками, в одинаковых черных одеждах, набегала толпа омоновцев, нацеливая отточенный клин в центр митингующих. Люди отшатнулись, колыхнулись в сторону от разящего острия. Но с другой стороны, с тем же металлическим топотом ворвался на бульвар встречный клин. И оба острия с двух сторон вонзились в митингующих, рассекли, сомкнулись, превращая бульвар в клубки ненависти, боли и ужаса.
Нападавшие были без шлемов, быть может для того, чтобы оставались открытыми свирепые лица. Серж видел вокруг себя щекастых омоновцев, белые хрящи кулаков, взмахи дубинок, молотящих по головам, животам и спинам. Худосочный юноша с сумочкой через плечо заслонял от ударов горбоносое лицо, тонко вскрикивал: «Не бейте! Не бейте!» А краснолицый, дышащий паром омоновец, похожий на лесоруба, вгонял в него удары дубинки, рычал, скалил желтые зубы, валил на снег хрустящее утлое тело.
Преклонных лет мужчина в изношенном пальто, потеряв шапку, бежал, а двое омоновцев гнали его дубинками, он шарахался от одного удара, попадая под другой, горбил спину, похожий на старую больную лошадь, не понимающую, за что ее бьют.