Русско-прусские хроники
Шрифт:
Размышления Барклая о выработке стратегического плана борьбы с Наполеоном свидетельствовали о том, что он серьезно готовился к руководству широкомасштабными боевыми действиями. Тильзитский мир он воспринимал как временную меру укрощения Наполеона, необходимую в условиях обострившихся отношений с Турцией и Швецией.
Ближайшее будущее показало, что в лице Барклая русская армия получила еще одного талантливого военачальника, а страна - патриота и государственного деятеля, которому оказалось по плечу решение больших и трудных военных и политических задач.
X ВЕРНОСТЬ И ТЕРПЕНИЕ.
Исторический
От автора.
Чтение романа покажет Вам, уважаемый читатель, сколь отличается художественное произведение от научной публикации, с которой Вы только что познакомились, хотя и время, в них описанное, и герои, участвующие в одних и тех же событиях, те же самые.
Книга вторая
КАНУН
Глава первая
МЕЖ ВОЙНОЙ И МИРОМ
Изгоняя из армии и государственных учреждений тысячи неугодных офицеров и чиновников, Павел одновременно осыпал милостями и возвышал близких и преданных ему людей. Особенно быстро пошли вверх друзья Павла из его гатчинского окружения - Аракчеев, Ростопчин, Кутайсов, братья Куракины.
На первом месте у императора была армия, и особенно гвардия, и главнейшей заботой Павла было укрепление ее самого верхнего эшелона.
Только за первый год своего царствования Павел вручил фельдмаршальские жезлы восьми генералам. Это были двоюродные братья Салтыковы - Иван Петрович и Николай Иванович, Чернышев, Эльмпт, Мусин-Пушкин, Каменский, де Броиль и Николай Васильевич Репнин- генерал-губернатор в Литве и одновременно командующий Литовской дивизией, в которую входил и полк Барклая.
Суворов, последний фельдмаршал Екатерины, только ахал, всплескивая руками и отпуская сардонические сентенции, когда слышал имена Эльмпта или де Бройля. Да и как было реагировать иначе, если за треть века своего правления Екатерина Великая пожаловала в фельдмаршалы всего семь человек! И среди них Румянцев, Потемкин и Суворов - вечная слава России, солдатские идолы и демиурги Победы.
Вскоре после того, как Барклай получил патент на генеральство, в Поланген приехал Репнин.
По двум прежним инспекциям он знал, что 4-й егерский - хорош, но между первым и вторым приездами в полк произошла с егерями Барклая существенная метаморфоза: два года назад это был один из лучших полков его дивизии, год назад - безусловно лучший.
Столь опытному генералу, как Репнин, было ясно, что в первый раз он видит полк, такой же как и многие другие, в котором все виды обучения и деятельности солдат и унтер-офицеров доведены до совершенства, но не более. Во второй раз Репнин увидел перед собой людей, которые понимали, что они делают, как нужно это делать и зачем все это совершается.
Фельдмаршал знал, что за тем, как обустроен полк, как живут солдаты и офицеры и особенно за их обучением, командир полка не только постоянно следит, но и почитает приобщение подчиненных к солдатской науке своим важнейшим делом.
Если в других полках все начиналось с обучения рекрутов - неграмотных деревенских парней, чаще всего против воли оказавшихся на службе и потому воспринимающих военную службу как барщину, а то и как двадцатипятилетнюю каторгу,- то Барклай начинал с того, что сам
А когда рекруты приходили в полк, то занятия с ними проводились под его наблюдением. Барклай не уставал повторять, что искусный начальник ласковым обращением легко может возбудить в рекрутах бодрость духа и охоту к службе.
Он запрещал долго держать рекрутов на ученье, велел давать им частый отдых и разъяснять, что и как надлежит делать, проявляя терпение и кротость.
Всяческие оскорбления, а тем более наказания рекрутов за неуспехи в учении были в 4-м егерском категорически запрещены.
Если в других полках рекрутов учили азам военного дела полгода, то в полку у Барклая срок этот был продлен до девяти месяцев.
Барклай помнил, какими нелегкими были даже для него, крепкого, сильного, грамотного юноши, к тому же пришедшего в армию не только по желанию, но и по страсти, первые месяцы службы. Чего же можно было требовать от рекрутов, попавших в полк подневольно, как куры в ощип?
И начиналось обучение с Богом проклятой экзерциции, которая, опять же Ему и благодарение, занимала в 4-м егерском не более половины учебного времени, тогда как у других - почти весь день, от "повестки" и до "зори вечерней".
И то, занимаясь экзерцицией, больше обучали егерей движениям, применяемым в походных и боевых построениях, и потому учили маршировать вперед, вбок, накось и назад, тихо, посредственно, скоро и весьма скоро.
Они должны были уметь "без замешкания и проворно заполнить во фронте места упалые и все действа с оружием, какие надлежит во время сражения скоро и безо всякого замешательства".
Рекрута должно было приучить к житью в солдатской артели, где на практике они постигали, что слова "артель" и "рота" оказывались столь близкими. Они и были однокоренными, происходящими от древнего - "ротитися", означающего "товарищество за круговою порукой, братство по присяге и клятве, где все за одного и один за всех", и назывались еще и дружиной, и согласом, и общиной, и товариществом, и братчиной.
В роте было общее хозяйство, общий котел, общая казна, а в беде круговая порука и один ответ. И потому И семью, садившуюся за один стол, на Руси называли артелью и жили в уверенности, что артелями живут муравьи и пчелы и что артелью города берут. Да и само слово "рота" в древней Руси означало "клятва, присяга", а отсюда и воинский отряд, связанный ею.
В роте, как и в большой крестьянской семье, младшие беспрекословно подчинялись старшим - ветераны были и отцами, и дядьками, и старшими братьями вчерашних рекрутов, а господа офицеры имели спрос с артельного старосты, как барин спрашивал с приказчика. И потому были роты подобны разным семьям: одни изобильны и счастливы, другие - просто упорядочены, иные же' - скудны и бесталанны. Однако не было ни в одной из них тиранства и самовластия, ибо артель являлась общиной, то есть тем же крестьянским миром, где высшим мерилом и высшей христианской и крестьянской добродетелью почиталась справедливость.