Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль
Шрифт:
Впрочем, роль пушкинского Председателя у Булгакова играет не только Дипломат, но и Общественный деятель, ради убеждения которого, как мы предполагаем, происходит все действие, и даже Писатель. Последний прямо цитирует «Гимн чуме» Вальсингама (с. 479), а слова первого: «Не хочу я мира без России, преображения мирового без нее не приемлю. Ведь Достоевский нам говорил, что она – “жена, облеченная в солнце”, ведь только у нас бывает торжественная ночь Воскресения Христова. Нет, все погибло, если погибла Россия, вся история не удалась, высыпалась в зияющую дыру» (с. 480) соотносятся с «Он сумасшедший – / Он бредит о жене похороненной!» [608] , что еще раз подтверждает текстологическую и идейную связь этих двух произведений.
608
А.
Скорее всего, если выражаться словами Булгакова, точнее, его персонажа – Писателя, здесь мы видим инверсию концепции «Пира во время чумы»: ее «негатив», ее неверие, заканчивающееся скорбным молчанием Председателя, потерявшего всякую надежду, превращается в позитив обретения возрожденного Христа основными участниками диалога. Если «чумной пир» всего лишь скрывал безграничную скорбь и был победой плоти, не хотящей заботиться о последствиях, то этот пир провозглашает торжество религиозного духа над окружающей действительностью. В этом смысле – это действительно «пир богов», где богами выступают сами участвующие, они не только пьют из «чаши бессмертия», они сами становятся бессмертными, т. к. их души, несмотря ни на какие превратности судьбы, уже спасены, а вместе с ними спасена и Россия, и весь мир.
Кроме того, Булгаков реализует один из основных мифологических мотивов любого мистико-религиозного текста – космологическую тему борьбы с хаосом. У всех участников диалога есть некая сверхзадача, от решения которой зависит и их судьба, и судьба России. По словам В. Н. Топорова, «необходимость решения этой задачи возникает в кризисной ситуации, когда организованному, предсказуемому… космическому началу угрожает превращение в деструктивное, непредсказуемое, хаотическое состояние. Решение задачи мыслится как испытание-поединок двух противоборствующих сил, как нахождение ответа на основной вопрос существования» [609] . В этом смысле становится понятен смысл подзаголовка «Пира» – «pro и contra», реализующий тему поединка, в который вступают Философ = позитивист, Фома неверующий, и Философ = духовидец, Мистик. В их «борьбе», где слова рассматриваются как заклинания, имеют «материальную силу» и приравниваются к оружию [610] , «любой член бинарной оппозиции, определяющий семантику данного универсума, становится двусмысленным, амбивалентным. границы между членами противопоставлений, между героем и его антагонистом, означающим и означаемым. становятся призрачными» [611] , и именно поэтому есть своя правда и у Позитивиста, но в высшем смысле она не существенна, т. к. его идеи приводят к Хаосу, а нужно создание нового космического Порядка, основанного на вере и любви.
609
В. Н. Топоров, Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995, с. 194.
610
Об архаических параллелях такого отношения к «слову» см., например: Б. Малиновский, Магия, наука ирелигия. М., 1998, с. 182–204.
611
В. Н. Топоров, Ibid., с. 194–195.
Этот космологический мотив делает текст дискретным, неравномерным не только в пространстве, но и во времени, т. к. даже во временном контексте в нем, видимо, реализуется деление на сакральный и профанный слои. Так, заключительная часть диалогов явно мистически окрашена – в ней в ходе долгой и упорной борьбы побежден Враг-позитивист: он молчит, а это символизирует не только его несогласие с происходящим, но и по мифолого-архетипическим канонам ритуальную смерть. Этой победе способствует и то, что действие диалогов происходит, видимо, в Пасхальную ночь [612] , в наиболее сакральное время победы жизни над смертью [613] , когда «враждебные силы» вряд ли вообще могли что-то сделать.
612
Об этом свидетельствует упоминание Общественного деятеля о «торжественной ночи Воскресения Христова» и его заключительный возглас (с. 480, 481).
613
О мотиве возрождающегося божества и его смысле
Итак, основные замыслы диалога «На пиру богов» таковы:
• провести анализ текущей ситуации на трех взаимодополняющих уровнях: фактическом, этическом, мистическом;
• показать, что религиозная вера в ситуации «чумного пира» позволяет спасти человечество от бездуховности, от пришествия Зверя-Антихриста;
• обозначить архетипические позиции двух «противоборствующих» сторон – секулярной и религиозной, спор которых носит мистический характер, а ставкой служит возможность дальнейшего существование мира.
• создать космологический «текст-заклинание», который уже самим фактом своего появления, в силу магического значения слов, позволит восстановить порядок, одновременно обновленный и жизнеустойчивый.
Две последние идеи «Пира» – это мифопоэтическая схема построения любого текста сакрального содержания, где реализуется тема борьбы. Возможно, С. Н. Булгаков лишь невольно использует их в своем произведении, как это делал, например, Достоевский и многие другие русские писатели [614] . Предложенная нами интерпретация – гипотеза, которую было бы интересно подтвердить или опровергнуть.
614
М. М. Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963; Е. М. Мелетинский,
О литературных архетипах. М., 1994.
Нравственно-богословские искания С. Н. Булгакова: идея богочеловеческой этики
В. Н. Назаров
Этика занимает особое место в религиозно-нравственных исканиях и богословских построениях С. Н. Булгакова. Вряд ли можно согласиться с мнением В. В. Зеньковского о том, что в этике Булгакова «нет ничего, выходящего за пределы общего этического идеализма и мистического обоснования моральных движений» [615] . На наш взгляд, Булгаков закладывает основы систематической православно-христианской, богочеловеческой этики, и его богословско-этические построения отличаются безусловной оригинальностью и новизной. В своем богословии он полностью преодолевает моралистический «соблазн», достигая высшей точки богословского «снятия» этического. Дело не только в отказе от этической терминологии, избегании нравственных оценок, отбрасывании традиций этического дискурса, но в погружении этических построений в глубь догматических и метафизических интуиций, позволяющих уберечь их от моралистического целеполагания и в то же время сохранить их этическую имманентность. О степени богословской метаморфозы этики Булгакова мы можем судить по эволюции его нравственно-богословских воззрений, в которых нравственные искания сыграли ключевую роль.
615
В. В. Зеньковский, История русской философии, т.2, ч. 2. Л.,1991, с. 224.
Именно этика стала для Булгакова переходной ступенью от марксизма к христианскому миросозерцанию. Булгаков был одним из первых русских мыслителей (наряду с П. Б. Струве и Н. А. Бердяевым), провозгласивших поворот к «критическому идеализму» как социальной программе переустройства мира и наметивших свой путь к его осуществлению. В публичной лекции «Иван Карамазов как философский тип», прочитанной 21 ноября 1901 г. в Киеве, Булгаков выдвигает два принципиальных положения концепции этического идеализма:
1. В основе новейшей европейской культуры лежат «постулаты христианской этики», которые совпадают с основными принципами современной демократии, ее экономическими и политическими программами, вплоть до полного их отождествления.
2. Из всех философских и мировоззренческих проблем этический вопрос выдвигается на первое место, оказывая определяющее влияние на развитие культуры и общественную жизнь в целом. Особую важность приобретает этот вопрос для русского сознания. Причина этого – в отличительной национальной черте, которую Булгаков определяет как «болезнь совести» и суть которой он усматривает в «страшном разладе», «огромной пропасти», лежащей между идеалом и русской действительностью, между требованиями разума и условиями жизни. Преодоление этого разрыва и предполагает ключевую роль этики не только в духовно-нравственном, но и в духовно-экономическом преобразовании жизни.
Этический идеализм Булгакова достигает высшей точки развития в статье «Основные проблемы теории прогресса», помещенной в сборнике «Проблемы идеализма» (1902). В этой работе Булгаков говорит о необходимости создания «новой веры», способной стать надежным источником «нравственного энтузиазма». Основу этой веры составляет убеждение в существовании объективного нравственного миропорядка, царства нравственных целей, что влечет за собой универсализм и абсолютизм нравственной оценки, определяющей мировоззрение «этического пантеизма».