Русское стаккато — британской матери
Шрифт:
— Примерно, — прикинул Колька.
— Я тогда только первый день работал стенографистом, может быть, поэтому помню… Был старый человек с русскими медалями… И был у него аккордеон. Я помню!
— Мало ли аккордеонов на свете! — усмехнулся азербайджанец.
— На нем должны остаться следы крови, — сказал Колька. — Пусть проведут экспертизу!
— Да-да, — согласился майор. — Все должно сохраниться в архивах!
Он включил здоровенный компьютер и минут десять трогал клавиши, приговаривая «айн момент».
Тем временем сигара антиквара
— Ну что мы время зря тратим! — растянул рот в улыбке азербайджанец. — Я могу и подарить этот аккордеон. Все равно на него за двадцать пять лет никто внимания не обратил!
— Нашел! — обрадовался майор. — На этот инструмент еще претенденты были. Они говорили, что их это аккордеон, фотографию показывали… Некая семья Зоненштраль, Альфред и Анна… Вот адрес есть…
— Позвольте, я сам верну им аккордеон! — предложил Колька.
— Как хотите! — разрешил майор.
— Ну что, даришь инструмент? — обернулся Колька к носатому.
— Я от своих слов не отказываюсь! — с гордостью произнес антиквар и толкнул инструмент ногой.
— Можете идти, — предложил майор. — Конфликт разрешился.
На улице Колька хотел было вдарить ногой по фаре «мерседеса», но передумал. Азербайджанец нажал на газ, и взвизгнувшие колеса обдали рясу грязью. Колька лишь сплюнул в сердцах. Повесил аккордеон на плечо и пошел искать дом Зоненштралей.
Ему удалось это сделать гораздо легче, чем деду. Уже через полчаса он нажимал на кнопку звонка небольшого, но ухоженного дома. Прождал три минуты, видимо в доме никого не было, хотел уже уходить, но тут замок щелкнул, и дверь открылась.
На пороге стояла молодая девушка, одетая во все черное. Она была очень худа, и черное обтягивало ее тело.
— Что вы хотите? — спросила девушка у странного незнакомца.
— Я ищу Альфреда и Анну Зоненштраль, — ответил Колька и посмотрел в ее большие карие глаза.
Она удивилась.
— Они умерли, — сказала.
— Прошу меня простить… Вы по ним носите траур?
— Вовсе это не траур. Я всегда ношу черное… Дедушка умер девятнадцать лет назад, а бабушка пять лет, как за ним последовала…
Она по-прежнему смотрела на него с удивлением, а он смотрел на нее, потому что не мог оторвать от ее лица взгляда.
Она улыбнулась, и он огорчился, что у нее такие бледные губы. Наконец произнес:
— Этот инструмент когда-то принадлежал вашей семье, наверное прадеду или деду…
— Откуда он у вас?
— Дело в том, что…
— Не хотите ли пройти в дом?
Колька долго вытирал ноги, а потом вошел в небольшую, но светлую гостиную. Поставил аккордеон на мягкий ковер.
— Кофе? — предложила она.
— Просто стакан воды.
Она пожала плечами и вышла на кухню. Оттуда спросила слегка печальным голосом:
— Вы француз? У вас чудовищный акцент.
— Я русский, — ответил Колька и понял, что нашел то, что искал всю жизнь.
Еще он понял, что Господь внял его последней
— Спасибо, Господи! — прошептал Колька.
Она принесла ему воды, рукой указала на кресло и сама села неподалеку, уставившись на него карим цветом глаз своих.
— Вы что-то хотели рассказать мне, — напомнила она, взявшись ладошкой за ладошку.
— Да-да, — ответил он, а сам беззастенчиво разглядывал тонкие длинные пальцы с коротко стриженными ноготками.
— Итак… — она улыбнулась, а он так обрадовался ее улыбке, словно вечность ее дожидался без воды и хлеба…
Рассказывал ей до самого вечера, не только дедовскую историю, но и свою. Ничего не пропускал, наполняя ее душу своей жизнью, а она слушала и ловила себя на том, что этот человек каким-то странным образом входит в ее существо, волнует грудь своим мягким голосом, впечатляет грустными, со слезой, глазами…
— Как вас зовут? — неожиданно спросила она, прерывая рассказ на том месте, где он во второй раз, по своей воле, ушел от Агаши.
«Я ушел к тебе», — подумал он и ответил:
— Николай, а вас?
— Миша.
— Русское имя! — удивился Колька. — Только мужское…
— Мне говорили, что французское. Впрочем, какая разница!.. Продолжайте!
Он двигался по дороге своих воспоминаний, а где-то в глубине его нутра уже навсегда прижилось это странное для девушки имя.
Когда он закончил, опустевший от рассказа о собственной жизни, в доме была совсем ночь, лишь вспыхивали на мгновение в темноте кошачьи глаза Миши.
— Ты здесь? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Мой дед убил твоего прадеда…
Странным образом эти слова заставили ее подняться, и она пошла на его дыхание, а он уже раскрывал объятия и совсем не помнил о Боге…
Ее тело пахло первым весенним днем, и на сей раз он был долог и умел, а она стискивала до крови губы, чтобы не закричать, а потом не выдержала и все же вскрикнула, так что окна задребезжали. И он тут подоспел, думая о своей мужской силе с гордыней… Лежал рядом, закинув руки за голову, а она продолжала тихонько стонать… И тут, прислушиваясь к ней, он вдруг осознал, что впервые после обладания женщиной ему совсем не пусто, а наоборот, тело и душа наполнены главным и готовы радоваться и праздновать конец тоски…
Когда он проснулся, солнце било прямо в глаза. Смотрел на него до слез, а потом повернулся к Мише. Лицо ее было бледно, глаза закрыты, и, казалось, она крепко спала. Он погладил ее по щеке, провел пальцами по сухим губам… Ему захотелось увидеть ее обнаженной, и он сбросил одеяло… Ее нога была неестественно вывернута, словно сломался коленный сустав. Вокруг колена поражал своей огромностью синяк… Правая рука девушки была подогнута под спину… Ему показалось, что она мертва, а в следующий момент он подумал, что сам убил ее в порыве страсти. Ее маленькая розовая грудь поникла, словно сорванные персики полежали на жаре. И тогда он закричал: