Русское зазеркалье
Шрифт:
Сэр Гилберт обещал позвонить в девять вечера. Около часу я провела в томительном ожидании его звонка, веря всё меньше и меньше. Минутный великодушный порыв, пусть, но так ведь не делаются дела в Британии, где всё так предсказуемо и где никто не любит неожиданностей! К десяти, когда он наконец позвонил, я перестала надеяться совсем и, думаю, звучала слегка апатично. Чуть посмеявшись моему безверию, покровитель коллежа сообщил, что он обо всём договорился лучшим образом и что моя первая лекция пройдёт в понедельник в десять утра.
Эрик так и не появился дома, и я почти спокойно приняла мысль о том, что четыре дня назад
––
Занеся свои скромные покупки «домой», я отправилась в офис A&B Groups, который имел отдельный вход, не подвальный, а прямо с улицы. Понятия не имею, как расшифровывалось A&B в их названии, так и не удосужилась узнать. Apartments and breakfast?8 Завтрака они, впрочем, не давали, не было и намёка на общую столовую.
[Сноска дальше.]
– Hi! – приветствовал меня администратор, симпатичный высокий мулат.
– Hi, I booked yesterday. I’m a new guest from the room with the green diamond on the door.
– You must be Alice. Did you get in, finally? So sorry for the wrong code! Why didn’t you call me? – он всё так же белозубо улыбался.
– I did! – запротестовала я, разом отвечая на оба вопроса. – Then a gentleman passed by and helped me open the box with the key—and he might have inadvertently broken it…
– No problem, I will fix it.
Так просто! Нет, я определённо люблю эту страну.
Для очистки совести я спросила, не нужно ли мне возместить ущерб (мы, русские, мазохисты, правда?). Этого не требовалось, спасибо. И не нужно ли мне показать паспорт, записаться в какую-нибудь амбарную книгу? Нет, и этого не требовалось. Осмелев, я решилась спросить:
– Can I use the fireplace in my room?
Мулат обрабатывал этот вопрос секунд тридцать, прежде чем ответить:
– So your room has a fireplace… Are you sure you can handle a fireplace?
– I grew up in a village and I used to operate a regular oven for sixteen years of my life, – ответила я не без гордости. (Преувеличила, конечно, чуток: не с рождения ведь я печку топила.)
– What village?
– Lyutovo.
– Lieu-to-Woe? Never heard of it. Must be in the south. Err… You see, the regulations are such that…
– At night? – шепнула я, улыбаясь так обворожительно, как могла. – So that nobody sees the smoke? And with some extra payment?
– Okay, no extra payment, but you shouldn’t get caught, – сдался мулат. – And I didn't say that, remember? Hey, you… you must be Russian, right? (Это он наверняка догадался по моей «дикой» идее топить старый камин, сообразила я.) I love you Russians! Vladimir Putin, Russian dolls, babushka! Need an adapter for your devices, by the way? You can borrow one for one pound; you get it back on the last day of your stay here. Sorry, we don’t have the PRAVDA channel here. Only BBC One to Four.
– I have no telly in my room, anyway, – ответила я, еле сдерживая улыбку.
– Really? –
––
Справившись с нехитрым обедом («Что тут есть?!» – могла бы я воскликнуть вслед за героем «Кавказской пленницы»; правда, тому было нечего пить), я снова залезла в кресло и, наверное, больше часу просидела в каком-то оцепенении.
Вот, у меня есть близкая моему сердцу музыка, о которой я могу говорить. Есть студенты, которым интересна она и мои разговоры о ней – или, может быть, просто интересна я сама как диковинный зверь из далёкой страны, где живут Vladimir Putin, matryoshkas и babushkas. Беда только в том, что все эти годы я не прикасалась к этой музыке, убрала её на дальнюю высокую полку своей души как очень дорогой и хрупкий бабушкин сервиз, в который ты боишься наливать горячий чай повседневности. Мне почти больно было думать о том, что сервиз нужно снять с полки и выставить на всеобщее обозрение.
Может быть, отказаться от курса, отключить телефон?
Нет, дурно. И потому дурно, что непорядочно: я уже пообещала. И потому ещё дурно, что с этим курсом у меня есть надежда остаться, а без него дорога одна – возвращаться в Россию. Никаких типичных страхов и буйных кошмарных фантазий политэмигранта в моей голове нет, мне не страшно возвращаться. Но кроме того, что меня никто и ничто не ждёт, Россию я сама… предала своим отъездом? Возможно, я также невольно своим отъездом предала человека, которому была нужна больше всего, и… нет, не надо об этом думать. А ещё такой отказ будет поражением, сложением оружия, признанием того, что три года своей жизни я была просто довеском к очаровательному шалопаю, а перестав быть чужим довеском, сама оказалась ни на что не годна и ни к чему не способна. И последнее: вещи ведь делаются для того, чтобы пользоваться ими. Чашки – для того, чтобы из них пить, песни – для того, чтобы их слушали, храмы – для того, чтобы в них молились. Пусть бьются чашки, пусть критикуются и подвергаются насмешке песни, пусть оскверняются храмы – такова жизнь. Если бы их не было, было бы ещё печальней.
Встряхнувшись, я раздобыла в рюкзаке устройство, среднее между планшетом и нетбуком, села за кухонный столик, установила подключение к локальной беспроводной сети (пароль welcometocamden висел на доске объявлений в коридоре на первом этаже) и за два часа с небольшим разыскала в Сети около двадцати песен. Перебросила их через bluetooth-соединение с планшета на телефон. Вернулась в кресло с телефоном и наушниками. Что звучало тогда самым первым одиннадцать лет назад, когда я сидела в очень похожем кресле? Майя Кристалинская? Пусть будет Майя Кристалинская.
Постарею, побелею, как земля зимой.
Я тобой переболею, ненаглядный мой.
Я тобой перетоскую, переворошу,
По тебе перетолкую, что в себе ношу.
До небес и бездн достану, время торопя,
И совсем твоею стану – только без тебя.
Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба,
Я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.
Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю,
Я тобой переиграю молодость свою.
Переходы, перегрузки, долгий путь домой…
Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой.