Рябиновый мед. Августина
Шрифт:
Он внимательно посмотрел на нее, собираясь что-то возразить, но, передумав, уткнулся в бумаги. Некоторое время они молча листали папки.
— А вы, Августина Тихоновна, о своем ребенке часто задумываетесь? Он среди детдомовцев растет…
— Что вы хотите этим сказать? — насторожилась она.
— Вашему сыну нужен отец, — не поднимая головы от бумаг, сказал он. — Мальчику без отца никак нельзя.
Ей нечего было ему возразить. Это было неожиданно.
— Да, конечно, лучше для мальчика, если он растет рядом с мужчиной. Но знаете, даже отец,
— Да, конечно, память — большое дело, но твердая рука…
Ей сразу показался тягостным этот разговор.
— Что же, прикажете мне пуститься на поиски отца для Владислава?
— Зачем же на поиски? Вы оглядитесь вокруг, Августина Тихоновна. Может быть, нужный человек… рядом?
Он смотрел в стол, скулы его потемнели, на руке, поправляющей шнурки канцелярской папки, выступили темные вены.
«А ведь он ухаживает за мной», — осенило Августину. Кроме удивления и досады, она не почувствовала ничего.
— Я огляжусь, — пообещала она и сложила папки в аккуратную стопку. — А с этим что прикажете делать?
— Расставьте, пожалуйста, по алфавиту, — сухо попросил он и вышел.
Варя на заседании комсомольской ячейки предложила взять шефство над новенькими.
— Мы должны помочь им влиться в коллектив и освоиться на новом месте! — убедительно вещала она, и ее поддержали.
Больше всего ее почему-то беспокоило, что может подумать новенький взрослый мальчик об их доме после столь недоброжелательной встречи со стороны детдомовских. Мальчик был очень умным. Уже после первых уроков в школе стало ясно, что подготовка у парня гораздо выше, чем у новых одноклассников. Он свободно изъяснялся на трех языках кроме русского, учась в девятом, свободно решал задачки за десятый класс. Он ей казался очень печальным и одиноким. Варя часто замечала его стоящим у окна в коридоре между башнями. Иногда он попадался на глаза в парке или у реки. И всегда он бродил в одиночестве, что-то читал или же записывал в мятой старой тетрадке.
Варе казалось, что она придумала, как помочь парню, сделать так, чтобы он почувствовал себя своим в «Красных зорях».
Варя разыскала Вадима все в том же отсеке башни. Сидя на подоконнике, он что-то писал в своей тетрадке, держа ее у себя на коленях.
Увидев девушку, захлопнул тетрадь и обдал ее холодом светлых глаз.
— Я не помешала?
— Ну а если помешала? — ответил он с вызовом и несколько высокомерно взглянул на нее. — Дальше — что?
— Я по поручению комсомольской ячейки, — не обращая внимания на явную грубость, продолжала она.
Парень слегка усмехнулся, повернулся так, что ноги его, прежде упирающиеся в откос окна, теперь свесились.
— Что понадобилось от меня достопочтенным комсомольцам?
Варя уже начинала жалеть о том, что притащилась сюда со своей помощью. Не нужна ему никакая помощь. Но теперь отступать уже было поздно.
— Это правда, что ты говоришь по-испански?
— Ну, допустим.
— Мы хотим поручить тебе составить письмо от
Вадим пожал плечами:
— Я не знаю, что написать им.
— Разве ты не сочувствуешь детям Испании?
— Я сочувствую детям Испании, — с нажимом ответил он. — Но больше меня заботит мой собственный брат, с которым нас разлучили насильно! — Он смотрел Варе прямо в глаза. — Меня больше заботят мои письма к брату, которые я отправляю, но которых он не получает, как, впрочем, и я не получаю от него. Я знаю, что он пишет! Не может не писать, но я не получаю его писем. Может быть, ты знаешь почему?
Варя невольно отпрянула от него на полшага, потому что его взгляд буквально толкал ее.
— Не знаю.
— И не лезьте ко мне со своими поручениями! Я не комсомолец! Меня исключили. Тебе лучше держаться подальше от таких, как я. Ясно?
— Ясно. — Варя наморщила лоб. Она не обижалась. Не позволяла себе обижаться. Давно ли она сама вела себя не лучше, чем Вадим? Каждый способен оступиться, а потом — исправиться. — Ты, наверное, думаешь, что я не понимаю? — спросила она. — А я понимаю тебя. У меня тоже мама… арестована. И сначала…
Вадим взглянул на нее по-новому. С проблеском интереса.
— Сначала меня тоже исключили из пионеров, и я злилась. Но потом я… изменила линию поведения, и меня приняли в комсомол.
Вадим очень внимательно смотрел на нее и слушал. Варе начинало казаться, что она вот-вот достучится до него. Еще немного — и лед тронется.
— А мне не нужен никакой комсомол, — тихо, но твердо сказал он. — Все это туфта.
Варя машинально отпрянула. Ей в лицо будто водой плеснули — показалось, должен разразиться гром, такие чудовищные слова не могут остаться безнаказанными.
Но ничего не произошло — в темном коридоре они были одни. В это время суток здесь никого не бывало. Внизу звонили на ужин.
— Это лишь политические игры, для того чтобы управлять молодыми людьми, как марионетками.
— Что ты такое говоришь! — задохнулась Варя. Она изумленно смотрела на Вадима.
— Ну иди, донеси на меня, — усмехнулся он. — Я говорю то, что думаю. А ты решила — раз тебя приняли, то тебе всё забыли?
— Что — забыли? — не поняла Варя. — Я ничего плохого не делала!
— Это не важно. На тебе, как и на мне, — пятно, понимаешь? Куда бы ты ни пошла после школы, за тобой последует твое личное дело с клеймом «член семьи врага народа». Тебе нигде не будет покоя! Поняла?
Варя с ужасом смотрела на Вадима.
— Каждый твой поступок, каждое слово будут под прицелом.
— Но я не сделаю ничего такого…
— А твоя мать делала… такое? — Спросив, Вадим не ждал ответа. Он продолжал: — Мой отец — самый честный и порядочный человек. Никогда не поверю, что он изменник. Мама всем делала только добро. Они — лучшие. Я знал многих в нашем доме, кого арестовали, они все были замечательные люди.