Рябиновый мед. Августина
Шрифт:
— С вещами.
Горничная в парижском платье, смотревшемся на ней до того нелепо, что хотелось отвернуться, с любопытством наблюдала за гувернанткой. Она ждала эмоций, и Ася это уловила, хотя мысли ее были заняты другим. Они больно кололи голову, стучали в виски. Он уехал. Он бросил ее. Она ему не нужна.
— Вышел утром из вашей комнаты, собрал вещи и был таков, — с удовольствием доложила Татьяна.
Ася подняла голову. Холодно и отстраненно взглянула на нее, повернулась и вышла вон. После разговора с горничной к ней вернулось самообладание. Никто не увидит ее слез.
Достала их — трубку, коробочку из-под табака и рождественскую открытку с ангелочками. Эту открытку писала ее мать. Мелким аккуратным почерком она поздравляла с Рождеством какую-то Нинель. Жаловалась на морозы, из-за которых здесь, в «Осинках», «мы совсем не выходим». «Мама теперь в Италии, теплый климат ей на пользу».
Она несколько раз перечитала текст, который знала наизусть. Зачем отец хранил столько лет открытку, написанную не ему? Открытку, предназначенную далекой Нинель, но так и не отправленную? Наверное, чтобы иметь у себя хоть что-то, принадлежащее ей лично, написанное ее рукой. Теперь уже для нее не оставалось сомнений — это любовь… А вот у нее, Аси, ничего не останется. Даже такой мелочи, как записка. Ася рассмотрела почтовый штемпель. Он слегка подмок, но все же она смогла разобрать оставшееся от слова «Санкт-Петербург».
Итак, решено. Это был как раз тот самый случай, когда дело делается прежде, чем обдумывается. Не слушая язвительных намеков приказчика, она объявила о том, что оставляет место.
Получив расчет, попросила конюха отвезти ее на станцию Пречистое, где купила билет до Питера. Села в поезд, еще не зная, как и зачем она станет искать деревню Осинки.
Ее толкало туда детское сильное желание знать свои истоки. Что она ожидала там увидеть? Она совершенно не могла представить себе даже приблизительно. Когда баба-возница привезла ее в поместье и Ася увидела белый с колоннами двухэтажный господский дом, решимость покинула ее. Она остановилась на дорожке, не смея взойти на крыльцо. Возле дома стояла большая серая крытая машина с красным крестом на боку, ходили военные. Солдаты что-то переносили из машины в дом в больших ящиках. На Асю никто не обратил внимания. Она набралась храбрости и зашла в дом следом за солдатами.
В нижнем этаже суетилось много народу — военные бегали туда-сюда с озабоченным видом, прислуга носила из второго этажа белье и мебель. Над всем этим на площадке широкой лестницы в плетеном кресле восседала пожилая дама в капоте и сквозь стеклышки пенсне внимательно наблюдала за действиями людей.
— Нюся! Отнеси салфетки господину майору! Я, кажется, тебе велела? Степан! Ковер положи в холодную, а вниз снесите стол, доктор просил. Девушка! А вы что встали, как на ярмарке?
— Я? — Ася не сразу поняла, что грозная барыня обращается к ней.
— Вы что стоите, когда все работают?
— А что мне делать?
— Помогать. Подите-ка сюда.
Ася поднялась по лестнице и остановилась возле барыни.
— Видите в углу горшки с цветами? Думаю, они будут мешать. Отнесите
Ася поискала, куда положить свою поклажу, опустила рядом с креслом и отправилась исполнять приказание. Она несла наверх огромную азалию, а навстречу спускалась ключница с белоснежными салфетками в морщинистых руках.
— Где это видано, чтоб солдатам — салфетки изо льна? Не солдатам, а раненым, — поправил ее бородатый Степан, которому велено было нести стол, что он и делал.
— Здесь… устраивают лазарет? — догадалась Ася. Ключница с охотой остановилась.
— Ну! Нашей барыне вздумалось под больничку дом свой приспособить! Добра-то сколько! Столы им отдай, табуреты с кухни! Добро-то наживи! Барыня, почитай, всю жизнь наживала, а теперича задумала все раздать. Сердце кровью обливается! Была бы дочь жива, не допустила бы до такого!
— Дочь у барыни… умерла?
— Померла сердешная, совсем молоденькая померла.
— Саввишна! — донеслось снизу, с площадки. — Чего ты там прохлаждаешься?
Ключница, продолжая ворчать, поковыляла вниз. Ася мигом сбегала за новым горшком с растением.
— Проворная! — похвалила барыня, когда Ася снесла последний цветок. — Сестра милосердия?
Ася озадаченно уставилась на барыню. Спасительная подсказка была как нельзя кстати!
— Хотела, но… не знаю, возьмут ли?
— Как не взять? А сейчас мы у господина майора и спросим. Господин майор! — обратилась дама к проходящему мимо доктору.
То, что майор доктор, Ася догадалась как-то сразу — мундир на нем сидел вовсе не так ладно, как на петербургском родственнике Вознесенских. Было заметно, что майор мало занимался строевой подготовкой.
— Вот, весьма расторопная и сообразительная барышня желает работать у нас сестрой милосердия. Возьмем?
— Ну если сообразительная… Курсы закончили?
— Нет, я… только гимназию… я научусь. В это время в огромное окно холла они увидели, как к парадному крыльцу подъехала санитарная машина. — Раненых привезли, — бросил доктор и, не глядя на Асю, добавил: — Найдите Елену Павловну, она вас обучит.
То, что увидела Ася, когда разгрузили первую машину с ранеными, совершенно потрясло ее.
Они лежали и сидели на траве перед домом в обгорелых гимнастерках, некоторые — с кровавыми грязными бинтами на головах, кто-то кричал, кто-то плакал. Бледный офицер с закрытыми глазами быстро-быстро бессвязно говорил не переставая. Ася подошла, чтобы помочь положить солдата на носилки, и увидела, что в голове его копошатся вши.
— Этих — на санобработку, — приказал доктор. — Офицера — в операционную.
Еленой Павловной оказалась женщина лет сорока, неразговорчивая и строгая. Первое время Ася стояла у нее за спиной и смотрела. Подмечала все, что видела. Она быстро научилась делать перевязки, обрабатывать раны, не тревожа раненого, быстро перестилать постель.
Все места для персонала внизу оказались заняты, и хозяйка разрешила Асе спать наверху, в маленькой комнате вместе с дочкой ключницы, девятилетней Марусей.
В первый же вечер, придя наверх после работы, Ася обнаружила у самовара барыню.