Рябиновый мед. Августина
Шрифт:
— Зато гостеприимный. Мне так Зульфия понравилась. Вообще мне здесь нравится. Город… А тебе?
Он ответил не сразу:
— Везде одинаково. Те же банды, та же ненависть, кровь. Только они здесь свои, а мы пришлые. И на их гостеприимство, Ася, рассчитывать не приходится. Медаль имеет две стороны.
Она знала, что муж имел в виду. То, что Бухара присоединилась к красному Туркестану, еще не было гарантией безопасности.
На рассвете их разбудил беспокойный стук в ворота. Красноармеец из штаба прибежал за комиссаром. Они говорили
— Бандиты ночью убили часовых у конюшни и порезали лошадей.
— Как… порезали?..
— Вспороли брюхо. Каждой. — Вознесенский торопливо застегивал портупею. — Когда вернусь — не знаю. Береги себя.
Здесь была особая война. В любом селении русских встречали радушно, самое лучшее место в доме отведут, лучшую еду на стол поставят. Пока ты гость в доме, тебе обеспечена еда и охрана. Но за пределами дома за жизнь твою никто не ручается. Ночами, бесшумные как кошки, басмачи спускались с гор и действовали выверенно, четко, со спокойной циничной жестокостью. И поймать их было куда как непросто. В этом заключалась работа Вознесенского.
И тем не менее Асе нравилось в Бухаре. Здесь было солнечно, тепло и более-менее сытно. Юлик быстро нашел общий языке местными ребятишками. Большой компанией дети осаждали старую чинару, среди ветвей которой имелась широкая площадка — играть на ней было одно удовольствие. Смуглый, темноволосый, с янтарными глазами ребенок не переставал напоминать матери о былой любви. Он подрастал, и становилось очевидным его несходство с Вознесенским. Он не был похож и на мать. Разве что легкой смуглостью да формой ушей. Он любил забраться на плоскую крышу и подолгу сидеть там, наблюдая жизнь улицы. Иногда, застав сына в состоянии подобной задумчивости, Ася пугалась — настолько явным в эти минуты было сходство мальчика с отцом. Он так же обхватывал руками коленки и замирал, глядя вдаль. Окликни его, и ребенок словно от сна очнется. Вознесенский над этой привычкой Юлиана посмеивался, говорил:
— Спускайся с небес, мечтатель!
Ася держалась с ребенком ровно, без сюсюканья, но когда он вдруг подлетал к ней, обхватывал за ноги своими ручонками и зарывался лицом в подол, сердце ее таяло, сжималось в комок, и она несколько раз быстро и весело целовала его в нос.
— Мамулечка, милая, милая моя мамулечка! — выпаливал он и убегал.
— Почему не родишь еще? — спросила как-то Зульфия. — Один ребенок — мало. Такому мужчине, как твой муж, нужно много сыновей.
Ася только плечами пожала:
— У нас и дома-то своего нет, какие дети?
— Рожай, Асия. У тебя нянька есть. Сын уже подрос, она у тебя без дела.
Ася отмалчивалась. После последней страшной болезни она могла остаться бесплодной. По крайней мере четыре года странствий с мужем не принесли ей новых детей. Да она и не горевала по этому поводу — постоянная опасность, неустроенность, чужая страна. Какие уж тут дети. Дай Бог этих уберечь.
Маруся подросла — из костлявой девчонки грозилась вот-вот превратиться в стройную девушку.
— Это что такое? — вскричала Ася, с трудом узнавая в чернобровой девушке с множеством длинных косичек свою Марусю.
Странные темно-зеленые брови были соединены краской посередине и являли собой одну устрашающую неестественную линию. Над губой у Маруси красовалась мушка, а глаза были подведены на восточный манер. Айгуль, заметив недовольство Аси, шустро собрала свои склянки и смылась. А Маруся стояла перед хозяйкой, виновато опустив голову. Зульфия только посмеивалась, наблюдая эту сцену.
— Сейчас же смой этот маскарад!
— Это не смывается, — победно шмыгнула носом Маруся.
— Чем это они? — Ася беспомощно оглянулась на Зульфию.
— Усьма. Пойдем покажу.
Они вышли на задний дворик, где был устроен огород. Здесь росло полно зелени — кинза, петрушка, укроп, ну и та самая усьма — травка, похожая на щавель, только слегка пушистая.
— Айгуль толкла ее в толкушке и красила меня зеленым! — доложила Маруся. — Только теперь краска почернеет. Она полгода не смывается!
— Ну и радуйся! — огрызнулась Ася. — Ты полюбуйся на себя в зеркале! Нет, ты полюбуйся на себя!
— А мне нравится, — чуть не плача ответила Маруся.
— Хочешь, и тебя накрасим, Асия? — смеялась Зульфия. — Совсем узбечка станешь.
— Ну уж нет, увольте.
Потом однажды Асе пришлось пожалеть о своем поспешном отказе. Хотя она давно завела себе полосатое шелковое платье и штанишки до колен, подвязанные тесемочками с помпонами, носила тюбетейку или же покрывала голову платком по-восточному — ее русые волосы и славянское лицо выдавали и часто привлекали внимание. На улице она старалась одна не появляться.
Вознесенский охотился за бандой Исламбека. Множество вылазок в горы предпринимал его отряд, но все безуспешно.
— Мы в горы, а он — с гор, — говорил Вознесенский. Он редко делился делами службы, но чтобы уж совсем не рассказывать, такого не было. — Вырежут часовых, сожгут склад и смоются. Мы словно в кошки-мышки играем.
— А он сам из Бухары, этот Исламбек?
— Местный. Мало того, у него брат здесь живет, Арсланбек. У них у каждого по пять жен. Так вот брат теперь эту всю семьищу содержит и клянется, что ничего о судьбе Исламбека не знает. А сам наверняка ждет, когда братан русских перережет и спустит с гор семейное золото. У них наверняка там целые склады в горах.
Когда Зульфия обмолвилась, что приглашена в дом к Арсланбеку, с тем чтобы устроить замужество его старшей дочери, Ася не смогла скрыть вспыхнувшего интереса.
— Хочешь пойти со мной? — догадалась Зульфия.
— Очень хочу!
Еще бы, посмотреть настоящий узбекский дом с множеством обитателей, разделенный на две половины — мужскую и женскую, поучаствовать в настоящем сватовстве!
— Ну что ж, собирайся, Асия. Но надень это.
Она положила перед Асей паранджу из черного хлопка. Ася последовала совету.