Рябиновый мед. Августина
Шрифт:
Так коммуна потихоньку свою кашу заварила, собрала первый урожай, своими силами отремонтировала некоторые постройки бывшего монастыря. Обжилась.
— Ничего, подруги, — сказала улыбчивая женщина с интеллигентным лицом, о которой Соня подумала: это и есть «учителка». — Вот в романе «Робинзон Крузо» говорится о том, как один предприимчивый англичанин три века назад основал в одиночку большое хозяйство на необитаемом острове. А мы с вами живем среди людей. Нам легче.
— Мы сегодня с Марусей бревна катали для стройки, — отозвалась
— Поглядим — увидим, — оборвала разговоры Угодина. — Спать давайте, бабы. Завтра досветла вставать.
О том, что Соня беременна, догадалась не она, а все та же Антонина. На разнарядке велела:
— Круглова — на кухню. — Помолчав, добавила: — На всю зиму. До родов.
Все бабы уставились на Соню, а она в растерянности — на Антонину.
— Чего глядишь хоть? Сама не знала, что брюхатая? Ну ты даешь…
Потом новость сообщила матери. Радость переполняла — у нее осталась частица его самого, его ребенок. Она знала — это будет дочь. Старики в ярославских лесах словами не бросаются…
Художественная мастерская в Ярославле, где работал Иван Вознесенский, готовилась к Октябрьским праздникам. Заставленная планшетами, банками с краской и заваленная красной тканью комната являла собой образец деятельного творческого беспорядка. Иван, превратившийся из тщедушного семинариста в высокого, худощавого симпатичного молодого человека, засучив до локтей рукава, грунтовал белой краской большой продолговатый планшет. В помещение то и дело входили какие-то молодые люди, вносили одно, выносили другое, но Ивану эта суета не мешала — он спокойно занимался своим делом, пока в мастерскую не влетел взъерошенный, мокрый товарищ Ивана, художник Ребров.
— Все! Ильинскую церковь взрывают. Иван бросил кисточку:
— То есть как это взрывают? Мы же запрос в Москву послали? Это же пятнадцатый век!
— Я только что был в Совете района. Слушать ничего не хотят. Приехали военные, жителей ближайших домов эвакуируют.
Мастерская очень быстро наполнилась людьми. Художники, все как один подписавшиеся под прошением сохранить памятник архитектуры, теперь растерянные стояли среди своих алых плакатов о славе Октября.
— Нужно послать телефонограмму! — крикнула Мила — самая молоденькая художница в мастерской. — И в Москву, и в облисполком!
Ее поддержали. Сбросив рулоны с бумагой, сгрудились вокруг стола, составляя текст. В этот момент в мастерской появилось новое лицо. Это был крепкий, широкий в плечах мужчина в новой шинели, но без портупеи и оружия. Он тихонько стоял у двери, терпеливо ожидая, когда его заметят. Но художникам было не до него. Только когда текст телефонограммы был наконец утвержден, на его осторожное покашливание обернулись, и радость узнавания озарила лицо Ивана:
— Артем!
Братья
— Вымахал-то! Куда такая жердина! Художник!
— А сам-то? Просто шкаф! Какими судьбами? Ты домой собираешься?
— Вот за тобой пришел. Едешь со мной?
— Знаешь, тут такое дело, братишка… Идем с нами, я тебе по дороге все расскажу.
Ильинская площадь была оцеплена военными. Саперы подвели под стены храма фугасы. Храм — белый, старинный, похожий на сказочный терем, с двухэтажной широкой галереей, опоясывающей строение с двух сторон, с цветными витыми шишечками куполов — стоял посреди копошащихся вокруг людей-муравьев и ждал своей участи.
Художники стали протискиваться сквозь толпу зевак к военным.
— Мы отправили телеграмму в ЦИК! — кричал Иван. — Это древнейший памятник архитектуры! Пятнадцатый век!
— Отойдите, молодой человек, — миролюбиво посоветовал военный. — У нас распоряжение командования.
— Ярославль — старинный город! — поддержала Мила. — Это наша с вами история, и потомки нам не простят, что мы не сохранили памятники!
Военные только улыбнулись на ее гневную тираду.
— Союз художников города просит вас хотя бы подождать до ответа ЦИК!
— Всем отойти! — рявкнул военный.
Но к нему уже пробирался сквозь толпу широкоплечий мужчина в шинели. Предъявив командиру саперов красную книжечку, прошел сквозь оцепление и направился к храму. Художники с тревогой и интересом наблюдали за происходящим.
— Кто это? — спросил один военный у другого.
— Шут его знает. По мандату — депутат.
— Чего ему надо-то?
Чего надо в храме странному товарищу, было интересно всем. Тот неторопливо, как к себе домой, поднимался по винтовой лестнице на колокольню.
— Может, речь хочет сказать? — пожал плечами командир. И на всякий случай кивнул ближайшему саперу: — Остапенко, дуй за ним.
Остапенко торопливо последовал за депутатом. Но лестница на колокольню была слишком крута, и, когда солдат почти достиг цели, тяжелый, обитый железом люк захлопнулся прямо над его головой, лязгнула задвижка. Депутат закрылся на колокольне.
— Эй, товарищ, — постучал снизу сапер. — Вы чего там?
— Передай командованию: до ответа из Москвы храм взрывать не дам, — невозмутимо ответил Артем.
— Да вы что, сдурели? — раздалось снизу. — У нас приказ!
Внизу засуетились. Саперы встали плотнее, оттесняя народ от церкви:
— Разойдись! Сейчас взрывать будем!
Но горожане показывали на колокольню, где спокойно сидел Артем, переговаривались, расходиться не хотели.
Прибежал Ребров:
— Это твой брат? Он военный?
— Врач, — ответил Иван, немного завидуя Артему в этот миг.
— У вас в семье все такие… отчаянные? — улыбнулась Мила.
— А то!
Командир саперов вышел на середину площади и задрал голову кверху: