Рядом с нами
Шрифт:
— Что же вы молчите? — резко спросил Алексеев.
Тесленко не хотел портить отношений с главным инженером. Он подобострастно посмотрел на него и сказал:
— Сараев действительно нетрезв. Это бросилось в глаза даже делопроизводителю.
В маленькой комнатке конторы Сараеву стало жарко, тесно, и он вышел на улицу. У ворот стояло такси. Сараев влез в машину и через пять минут был уже у подъезда Большого театра.
— Вы бы почистились! — сказал шофер и, как бы извиняясь за это замечание, добавил: — Еле-еле успели, я уж думал, вы опоздаете.
— Вот тебе Пушкин, Чайковский и столетняя графиня! — сказал Сараев. И потом, словно вспомнив о чем-то
Прошло два месяца. Ложное обвинение было в тот же злополучный вечер отведено, и Сараев по его просьбе был переведен на соседний участок к Кирюшкину.
Работать Сараеву на участке Тесленко не хотелось. Сараев мог простить Алексееву его раздражительность и вспыльчивость, забыть о глупом обвинении, возведенном на него главным инженером. Но простить Тесленко трусливую угодливость было невозможно.
Сараев, казалось, до самых последних дней своих готов был хранить презрение к бывшему другу.
В шахте метро шла упорная работа. Внизу, под сорокаметровой толщей Красноворотской площади, прокладывались первые штольни. Забойщики пробивались через юру, известняки, чтобы проложить дорогу вагонеткам с бетоном.
Федор Сараев шел со своими забойщиками навстречу рабочим четвертого участка. Шахта со дня на день ожидала соединения двух забоев. Сараев уже слышал через породу урчание перфораторов, он принимал поздравления от рабочих, но все это его не веселило. Ему было неприятно оттого, что навстречу ему по четвертому участку идет Тесленко.
Кто работал в шахтах метро, тот знает, в какой праздник превращалась под землей сбойка штолен и забоев. Рабочие сутками не выходили наверх для того, чтобы не упустить возможности своими собственными руками пробить сквозную арку. Открыв сквозной путь, комсомольцы обнимались и на радостях качали инженеров. А Сараев не хотел обнимать Тесленко даже в честь сбойки.
Все ждали соединения забоев 29 марта. Но случай решил по-другому.
28 марта в четыре часа дня на участке инженера Тесленко рвали породу. Взрыв аммонала оказался такой силы, что вызвал серьезную тревогу на шахте. Сараев через верхнюю штольню спустился вниз к соседям. Здесь стоял бледный, трясущийся Тесленко.
— У меня несчастье, — сказал он.
— Убило кого-нибудь?
— Нет. Обвал. В забое вырвало купол.
Сараев подбежал к дымящемуся входу.
— Лезь! — крикнул он.
Тесленко замешкался. Он неловко схватился за поручни и остановился. Дрожащая нога скользнула по ступенькам, лоб покрылся крупными каплями пота.
Сараев молчал. Тесленко отступил на шаг и посмотрел на него тем самым трусливым взглядом, которым два месяца назад смотрел на главного инженера, обвиняя Сараева.
— Эх ты! — крикнул Сараев и взялся за лестничные перекладины. Он вскарабкался по пятиметровому узкому проходу наверх, и перед ним предстала страшная картина: забой был разрушен. Огромные крепежные бревна валялись по сторонам, как поломанные спички, а вырванный купол зиял над головой страшной раной. Шахте грозила катастрофа. Порода держалась пока еще на узком слое юрской глины. Двадцатиметровый столб плывуна давил на юру тысячетонной тяжестью. Он легко мог порвать тонкий пласт глины и хлынуть через вырванный купол в штольню.
Было ясно, плывун понесется разрушающим потоком по шахте, захватит на своем пути рабочих и успокоится только тогда, когда похоронит все, что принесли с собой под землю люди.
Шахту можно было спасти, немедленно восстановив крепления. Требовалось сейчас
"Нет, инженер Тесленко, — решил Сараев, — я не стану спасать труса".
Но тут из купола обрушился новый кусок глины.
— Ко мне! — крикнул Сараев вниз и бросился к доскам сколачивать помост.
В забой спешно поднялись трое рабочих: Кискин, Ячменев и Нарсуткин.
— Нам нужно спасти шахту, — сказал охрипшим голосом Сараев. — И если плывун прорвется раньше, чем мы поставим ремонтину, тогда спускайтесь вниз по одному и без паники.
Когда Сараев и Ячменев поднялись на помост, чтобы установить крепления, сверху обвалился огромный кусок земли и засыпал инженера.
"Ну, вот и конец", — подумал Сараев, и ему стало душно от своих мыслей, оттого, что обида заставила его думать о мести, когда нужно было спасать шахту.
— Живой! — радостно крикнул Нарсуткин, откопав Сараева.
Сараев открыл глаза, оглядел забой и быстро спросил:
— Не прорвало?
— Обошлось, — сказал Нарсуткин и перевязал платком пораненную голову инженера.
Через двадцать минут в забой прибежал вызванный из конторы начальник шахты. Он влез на помост, проверил установленные крепления и приказал поставить добавочные бревна под купол. Потом спросил у Сараева, где Тесленко.
Тесленко в шахте не оказалось. Его нашли через три часа в кладовой. Начальник участка плакал, спрятавшись от рабочих за кучей грязной спецодежды, и никто не подошел утешить его.
Сбойка задержалась на сутки.
Тридцатого марта шахтеры пробили последнюю арку, и Сараев вступил на четвертый участок для того, чтобы обняться с соседями.
1934 г.
МОЙ ДРУГ
Ваську Науглова я встретил в длинном коридоре клубного тира. Он стоял в скучающей позе и снисходительно смотрел на человеческую мелочь, которая копошилась у его ног. Васька считался лучшим снайпером Пролетарского района и шутя мог уложить сто из ста в черном яблоке осоавиахимовской мишени.
Мы поднялись с Васькой наверх, в комнату отдыха.
Я знал, что Васька только недавно провел горячую ночь в цехе, и поэтому спокойно закрыл глаза, заранее чувствуя, как в моем литературном тесте набирается достаточное количество всяких пряностей.
Но Вася изменил сегодня своим привычкам. Вместо того, чтобы смело шагать по испытанной прямой и рассказать о производстве, он повернул на сто восемьдесят градусов и начал говорить о любви и дружбе.
— Непонятная вещь — любовь, — сказал он мне. — Если бы меня попросили дать определение, я бы назвал ее досадной опечаткой на бланке амбулаторного рецепта. Выпишут какому-нибудь доверчивому туберкулезнику по ошибке банку мозолина, а тот серьезно начинает принимать внутрь по три раза в сутки эту дрянь в полной уверенности, что каждая столовая ложка мозолина уничтожает по крайней мере полмиллиона коховских палочек.