Рыба - любовь
Шрифт:
Астрид ликовала и думала, что внук вернется к ней, как вернулась Жанна, но Вернер не вернулся. Он безумно любил жену, почти так же, как Амазонию с ее цветами и загадками. И он отправился на поиски приключений. Астрид и Жанна вырастили Беатрису, как и Вернера…
Беатриса распотрошила последнюю сигарету из моей пачки и нарисовала крошками табака на скатерти реку. Вернер по стопам своего коллеги Гумбольта уехал изучать истоки реки Ориноко, открывать леса, куда веками не ступала нога человека, искать легендарный путь сассапариль, описывать неизвестные растения. Попал в плен к индейцам, но сумел расположить
— В Каракасе познакомился с одной женщиной, она работала атташе в посольстве и увлекалась этнологией. В первую экспедицию она поехала с ним, потом он предпочел ей индейцев. Конечно же, я постоянно спрашивала о нем. Жанна объяснила, что отец в Венесуэле, что он вернется. Но он не возвращался. Когда мне было уже пятнадцать, я написала ему письмо. Каракас, французское посольство. Ответила Анита. Та самая, атташе. Она сообщила мне о несчастном случае, о пираньях… Мы с ней до сих пор переписываемся.
Я чувствовал, как история Беатрисы проникает в мое сердце, заполняет пустоту.
— Странно, но мне хочется дать тебе то, чего я сама была лишена.
Ее слова взволновали меня больше, чем я хотел бы. Я попросил счет.
— Знаешь, теперь я бы поела… — остановила меня Беатриса.
И заказала спагетти, турнедо [6] и шампанское.
— И еще стакан воды, чтобы я могла снять линзы. Ничего, если я перестану тебя видеть? У меня так режет глаза!
6
Говяжье филе, нарезанное кусочками.
Запрокинув голову, она вынула из глаз линзы, одновременно расспрашивая меня, как я распорядился паланкином. Я рассказал, что у меня есть двое знакомых — пожилые итальянцы, они катали в парке Тюильри ребятишек на ослике. Вечером, взяв ослика под уздцы, переводили его по мосту через Сену и доставляли в подземный гараж на бульваре Сен-Жермен. Они арендовали там бокс, застелили его соломой, устроив ослику ночлег. Однажды в воскресенье ослик не проснулся. Когда я увидел, как два мои итальянца плачут среди машин, свесив руки и поникнув головой, я подарил им паланкин. Теперь они катают в нем туристов — двадцать франков за сто метров, а я получаю проценты.
Улыбка осветила лицо Беатрисы. «Вот и хорошо», — сказала она. Я опустил глаза. Она взяла со стола мою зажигалку и крутанула колесико. Вспыхнул огонь, потом потух, снова чиркнуло колесико, газ, видно, закончился, и она положила зажигалку обратно.
— Ты был когда-нибудь влюблен? — спросила Беатриса.
— Не знаю.
Она заглянула мне в глаза, попытавшись понять, чего я не договорил.
— Она была умная?
— А что?
— Потому что мне попадались одни кретины. Я только и делала, что страдала, да мучилась угрызениями совести. Ты скучаешь по ней? — не отставала она.
Я замахал руками в знак протеста и опрокинул шампанское. Вытер салфеткой, завернул скатерть, прикрывая пятно.
— Я отшельник, — объяснил я.
— Повезло тебе. А я, наверное, нет, — вздохнула она.
Я зажал между коленями ее коленку: взгляд ее затуманился.
— Но
Она грустно улыбнулась.
— Плохо мне одной.
У меня защемило сердце, у нее на глазах выступили слезы. Я протянул ей салфетку. Она вытерла лицо и размазала по щекам вместо слез томатную пасту.
— Знаешь, тогда на Друо… это был мой день рождения. Я ведь ничего не могу сделать просто так, мне нужен повод, какое-то событие. Бабушка меня спросила: чего ты хочешь? Что тебе подарить? Я сказала: время.
— Я бы мог влюбиться в тебя.
Она взглянула на меня в ответ:
— Я тоже.
Мы взялись за руки; все было сказано.
Когда мы вышли из ресторана, было совсем темно. Беатриса дрожала, прижималась ко мне, кутаясь в мою куртку. В парке Тюильри нам помахали итальянцы. Перед паланкином стоял японец, хрустел бумажками и торговался. Мы молча побрели куда глаза глядят. Под фонарем я ее обнял и оробел от ее пристального взгляда. Я посильнее прижал ее к себе, она уткнулась мне в шею, я чувствовал ее дыхание, она отпрянула, чтобы видеть меня. Я попытался изменить выражение лица. Губы расплывались в улыбке. Я слишком долго ждал вот такой встречи и теперь не мог отделаться от мыслей о прежних разочарованиях, самообманах, привычке давать задний ход.
— Филипп.
— Да?
— Ничего, привыкаю к твоему имени.
Я искал ее губы. Она нагнула голову, и я зарылся в ее волосы.
— Идем.
— Нет.
Она отстранилась и легонько меня оттолкнула. Я еще держал ее за руки, и она улыбнулась при свете фонаря.
— Нас нет в городском справочнике.
— Я знаю.
— Запомнишь? Шестьсот шесть, тридцать три, девяносто три.
Она клюнула меня в уголок рта — не забудь.
— Увидимся?
Мне важно было сохранить для себя хотя бы ее голос. Не хотелось отпускать ее, и все-таки я был рад, что она уходит, наверно, она ждала от меня другого, но я уже вообще не понимал, как мне быть. Эх, надо было мне уходить первому, поцеловать ее и не медлить, тогда бы я унес с собой все, что не сказал. Но руки мои все никак не могли оторваться от ее волос, гладили ее затылок, и я чувствовал себя все униженней, ведь решение уйти приняла она. Я никогда не умел расставаться. Всегда медлю, опаздываю и остаюсь один.
— Филипп…
Она шагнула в сторону, я удержал ее. Все пытался что-то сказать, но в горле стоял ком. Она ласково отняла руку.
— Шестьсот шесть, тридцать три, девяносто три?
Она опустила ресницы: да, именно так. На пустынной улице послышались чьи-то шаги.
— А любовью мы не займемся? — спросил я.
Она погладила меня по щеке, сказала «обязательно» и ушла.
Я проснулся у себя, в демоквартире. Сел на кровати и выплюнул перышко от подушки. По комнате плавали солнечные зайчики, на пустынной строительной площадке лаяла собака. Я побрился безопасной бритвой, слушая новости. Бомбили Бейрут, Белый дом в чем-то обвинял Кремль, в Эльзасе шел дождь. Я посмотрел на себя в зеркало и решил, что живот у меня стал дряблым. И ведь сколько раз давал зарок держаться… Лег на коврик в ванной, начал качать пресс. «Любит, не любит, плюнет, поцелует…» Спустя минуту выдохся на «не любит». Вот что значит не тренироваться.