Рыба - любовь
Шрифт:
— Будьте добры! В какой палате мадемуазель Варт-Шулер?
— I don’t speak French [9] , — ответил он.
— Он тут на замене, — крикнул мне на ходу рабочий со стремянкой на плече. — Второй этаж, палата двести двенадцать.
Лестница была покрыта брезентом, стену только что покрасили в желтый цвет с синими полосами. В коридоре меня встретила гора раковин и скрежет дрели. Маляр зачищал скальпелем плинтус, напевая песенку. То и дело выглядывали хирурги и шикали на него. У снующих взад-вперед сестричек
9
Я не говорю по-французски (англ.).
— Сто двадцать шесть, — объявил желтый маляр.
— Сто тридцать семь, — не остался в долгу синий и объяснил, обернувшись ко мне: — Это у нас игра такая.
— Тут как в скрэбле, за какую два очка, за какую три. Зависит от размера.
— Маленькие попочки дороже всего. Кого вы ищете?
— Мадемуазель Варт-Шулер.
— Это у которой аппендицит? — спросил желтый у синего.
— Нет, блондинка из двадцать третьей палаты, — ответил синий.
— А мне сказали, она в двести двенадцатой.
— Все равно номера с дверей сняли. По коридору налево, седьмая дверь справа.
Я снова двинулся в путь, огибая кучи мусора. Санитары с пациентом на каталке и рабочий с тачкой любезно уступали друг другу дорогу к лифту. Я добрался до нужной двери, но постучать не решился — дверь только что покрасили. Замок был вывинчен. Толкнул дверь ногой и застыл на пороге. Одежда Беатрисы висела на стуле. Она лежала, с головой накрытая простыней.
— О, Боже…
Маляр возле стремянки мыл кисти.
— Нет-нет! Я просто потолок крашу.
Он снял простыню, взял ведро и сказал с порога:
— У вас есть час. Потом я еще раз покрашу.
Я подошел к Беатрисе, она улыбалась, на голове у нее белела повязка.
— Ты в порядке?
Она похлопала ресницами. Я присел на краешек кровати.
— Завтра меня выпишут. Боюсь, как бы не забрали пропуск в тюрьму после такой катавасии.
Я взял ее за руку и не знал, что сказать, — слишком много всего произошло за последние двенадцать часов.
— Я рада, что ты познакомился с профессором.
— Он сумасшедший.
— Нет. Мы ему всем обязаны. Дом, баскетбольный клуб, больница — все он. Он платил за мою учебу, финансировал папину экспедицию.
— А почему вы позволяли ему? Твоя прабабушка…
— Знаешь, чего бы мне хотелось? Чтобы ты переночевал у нас дома!
— У вас дома?
— Бабушки теряются, когда меня нет. Так мне было бы спокойнее.
— Но они-то? Захотят?
— Профессор сказал, что ты ему нравишься.
Я отвел глаза в сторону. На соседней кровати, с улыбкой на лице, храпела женщина. Все это было похоже на заговор, я словно попал в капкан. Беатриса, прижавшись щекой к подушке, искоса поглядывала на меня, но так ласково, так доверчиво, что у меня защемило сердце. Она переплела свои пальцы с моими и прошептала:
— Хочу тебя.
Я вздрогнул.
— Здесь?
—
— А как же она… — замялся я и показал на соседку.
— Ее лечат сном. Вывези ее отсюда, у нее кровать на колесиках.
В коридоре маляр читал газету. Он встал и подмигнул мне.
— Я отвезу ее в двадцать четвертую, — сказал он, ухватившись за кровать.
Я вернулся в палату, и Беатриса, благоухая этиловым спиртом, поцеловала меня. Она ласкала меня, цеплялась пальцами за мои волосы, называя меня по имени, и невольно смеялась, а у меня от этого смеха мурашки бегали по спине. Маляры в коридоре насвистывали и снова включили дрель.
— Нет, ничего не выйдет, — стонала она, уткнувшись мне в шею. И со вздохом откинулась на подушку. — А жалко, я так мечтала… Поезжай к нам домой. Я засну с мыслью, что ты у нас, а это почти то же самое… Тебе там будет хорошо.
Я был весь взлохмаченный, растерзанный, очумевший. Сестричка вкатила кровать соседки.
— Имейте совесть, молодые люди! Не хватало, чтобы родственники подали жалобу.
И вышла, качая головой. На попке у нее красовались две синие пятерни. Из коридора донеслось: «Сто тридцать девять!» Беатриса поднесла руку к губам, потом протянула ее мне.
— До скорого, — сказала она.
Я вышел из больницы и перешел через улицу, не обращая внимания на машины. Остановил такси и добрался до своей демоквартиры. Принял ванну, вымыл голову, причесался на прямой пробор, надел серый костюм, сохранившийся со свадьбы Софи. Около семи взял велик и опять поехал на улицу Абревуар, теперь с пижамой и зубной щеткой. Жанна встретила меня, улыбаясь.
— Малышка нам звонила. Очень мило с вашей стороны. Знаете, в первую очередь, это для мамы. Она так разволновалась!
— Как бы не так! — раздался Астрид. — Я им покажу! Восклицательный знак. Это самый красивый дом в Рубе, точка с запятой. Они его не получат. Точка. И тогда я полила пол толилом [10] , и когда явились боши, запятая, я сказала, двоеточие, кавычки: «У нас тиф».
— Я покажу вам вашу комнату, — шепнула Жанна и повела меня к лестнице.
10
Дезинфицирующий препарат.
На втором этаже она открыла комнату Беатрисы и сказала, что постелила чистое белье. Ради приличия я изобразил на лице смущение, и она, краснея, сказала:
— Ничего такого в этом нет.
Она дала мне полотенца, сообщила, в котором часу они ужинают, и закрыла за собой дверь. Я очутился в комнате в шесть квадратных метров и медленно обошел этот уголок Амазонии. Было душно из-за огромного количества растений, к тому же они окрашивали всю комнату в зеленый бутылочный цвет, и меня совсем разморило. Я боялся тут что-то тронуть, а с другой стороны, так и подмывало порыться и покопаться. Я приоткрыл шкаф, снял с вешалок платья Беатрисы, нюхал их, пытаясь понять, как она пахнет зимой, как летом, где побывала и что за мужчины к ним прикасались.