Рыбы у себя дома

Кучеренко Сергей Петрович

Нижнеамурцы рассказывают: «Задыхающиеся подо льдом осетры в январе — феврале ошалело прут из Амура к устьям речек, несущих с гор чистую воду, забивают их. И здесь-то на них наваливаются с сетями… Даже просто с крючками…» Вот ведь какая несправедливость к одному из братьев наших меньших.

Но верю я, что вернем мы Амуру былые богатства. Одной строгой охраны и борьбы за чистоту воды мало — нужен еще хороший завод по разведению осетров. Безотлагательная необходимость в нем высказана уже давным-давно, и проект много лет как в деталях разработан. В чем же дело? Разве Амур хуже Волги, где таких заводов уже много, и дают они огромный

биологический и хозяйственный эффект?

Ах, Амур-Амур, когда же у тебя появится добрый и всемогущий хозяин! Ведь позволяет же эта славная река в недалекой перспективе давать нам 20–25 тысяч центнеров калуги и 10–11 тысяч — осетра…

Амурские амуры

Их два вида — белый и черный: первый питается водными и затопленными наземными растениями, второй — исключительно ракушками. Красивы и стройны. Очень осторожны. Средние размеры — 60–70 сантиметров при весе 5–6 килограммов. Известны экземпляры в 20–30 килограммов. Теплолюбивы. Как активную растительноядную рыбу белого амура широко расселили в европейской части нашей страны. Средней Азии, Казахстане и за рубежом, где она спасает искусственные водоемы от зарастания.

Гуляют по широким амурским просторам красивые и сильные рыбы амуры. Белый и черный. Внешне они очень схожи, но первый как бы облачен в крупночешуйную кольчугу из надраенного до ослепительного блеска благородного металла, а у второго она будто мореная, старинно-темная, почти черная.

Есть у белого амура много общего с белым толстолобом: оба «южане», оба крупны и красивы, оба широколобы и сообразительны, оба чутки к спаду уровня воды и осторожны, оба признают лишь растительную пищу, и, наконец, оба удивительные мастера рыбьих плясок.

…В детстве мне приходилось бывать на рыбачьих тонях. И какую только рыбу не выцеживали тогда из Амура на моих глазах, и в каких баснословных количествах! Но не часто в неводах оказывался амур: обычно он уходит из западни, легко перепрыгивая через дорожки поплавков. Взметнется ракетой, сверкнет светло-золотистой чешуей и, описав плавную дугу до 5–6 метров, уйдет в свою стихию без брызг и всплесков. Но грандиозные пляски амуров мне все же видеть довелось, и помнятся они в таких свежих красках и звуках, словно только что были.

…На июньском подъеме воды зашло как-то в одно из просторных приамурских озер множество всякой рыбы, в том числе и наших белых амуров. То лето было полноводным, рыбы на широких разливах и в озерах плодились, росли, беззаботно нагуливались, готовясь к суровой зиме.

В середине августа уровень воды стабилизировался, а через несколько дней стал падать. Крупная рыба эшелонами двинулась в протоку, ведущую в недалекий Амур, но оказалась та дорога наглухо перекрытой от берега до берега заездком, хитроумно сработанным рыбаками из бревен, кольев, досок, плетня и сетей таким образом, чтоб в его щели уходила с водой только рыбья мелюзга и молодь.

И началась для рыб в отрезанном от Амура озере беда. Карась, чебак, коньки, косатки, пескари и прочая некрупная разнорыбица, посуетившись у загороди, нашла в ней хотя и просторные, но подозрительные дыры. Собирались у них, стояли, толкались. А вода уходила все быстрее и быстрее. И пошла в те дыры обеспокоенная разнорыбица. И попала в вентеря…

Крупные, умудренные опытом

рыбы осторожно плавали под забором в поисках возможности уйти на свободу. Осторожно рыли было ил да песок, но то колья оказывались вбитыми слишком глубоко, то обнаруживалась вдоль загородки уложенная прочная сетка. А надежность заслона каждый день проверял водолаз. Медленно ходил он вдоль барьера в своем тяжелом скафандре, с бульканьем испуская густые клубы пузырей и взмучивая воду, и после него даже маленькие лазейки для прорыва осажденных на волю исчезали.

Сазаны, щуки, верхогляды, змееголовы, по своей извечной подозрительности и осторожности чуя неладное, в вентеря не шли. Но они искали в заборе низкие места и решили преодолеть их прыжками. И прыгали один за другим. Но не свободу обретали, а плен в натянутых по ту сторону преграды сетях.

Совсем не так вели себя белые амуры и толстолобы. Обнаружив глухую забойку в горле протоки, они благоразумно отходили и уплывали в неглубокую яму неподалеку. Табунились. От беспокойства не ели. В самом «низком» месте ямы, близко подступавшем к берегу, обособился большой косяк амуров, а подальше к разливам выстроились толстолобы.

…Охватили ту яму рыбаки неводищем вскоре после рассвета. Было тихо, огромной зеркальной чашей сияло озеро в зеленовато-буром окружении уже высвободившихся из воды, но еще не обсохших берегов, вскрикивали речные чайки, крачки и кулики, чертили небо поднявшиеся на крыло утиные выводки. На высокой лесистой релке басовито рявкали косули. Озерная гладь жила возникающими и расплывающимися кругами, всплесками… И в этот мир и покой природы грубо вторгались громкие озабоченные людские голоса, скрип весел, плеск раздвигаемой тяжелыми лодками воды. И чем ближе подходила просторная дуга неводных поплавков к брегу, тем больше становилось галдежа, а отсеченная от озера неводом вода бело вскипала.

Беспокойно запрыгали щуки и верхогляды, тяжело взметывались сазаны и черные амуры, неумело заплюхали и заворочались сомы. Испуганно метались стаи карасей и лещей, малолетних толстолобиков и сазанчиков, бестолково выскакивали чебаки, красноперы, коньки… С шумом оголился до «пояса» громадный желтощек, осветил всю эту сутолоку блеском своих широченных боков и погрузился в воду, оставив о себе короткой памятью крутую волну. Особняком держались толстолобы. Они, первыми почуяв беду, в поисках спасения обежали грозно надвигавшуюся крепкую сетяную стену, отошли от нее, постояли и, словно сговорившись, дружно ринулись на прорыв блокады. Стаями ринулись, стаями высоко взметывались над водою, неловко плюхаясь в нее хвостом. Но прыгали беспорядочно, даже бестолково, и потому немногие обретали временную свободу. В тесную мотню невода попадало их больше… А мотня та, быстро заполнившаяся всякой рыбой, уже тяжело волочилась по дну за крыльями невода, обозначая себя в озерном серебре темной рябью.

«Навалились!.. Прижимай подбору!.. Поднимай поплавки выше!.. Выше! — хрипел бригадир. — Вишь — сазан запрыгал, толпыга, счас амур пойдет!.. Сходитесь, не ели, что ли!..» И пошел амур. Пошел стеной, отчаянно и дружно. И потому помнится та картина без увядания.

Большие рыбы в крупной блестящей чешуе одна за другой легко выбрасывали свои удлиненно-вальковатые увесистые тела на метр-полтора над неводными поплавками и уходили в свой мир, освобожденный от неводного плена, но… запертый глухим забором забойки.