Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
И, въезжая на последний взгорок, с которого открывался вид на пойму Липы и на сам Липов, Дарник думал о том, как все же ошибался староста гребенского городища, говоря, что его княжеский взлет перешел в ровное небесное парение. Ничего подобного — его взлет продолжается. Индия не Индия, а укротить черноярское войско и разбить кутигур тоже чего-то да стоило.
Вовсю пекло послеполуденное солнце, позади раздавался тяжелый топот сотен ног и копыт, щиты закинуты за спину, шлемы повешены на переднюю луку седла, и удар внезапно вылетевшей из лесной чащи стрелы был столь странен, что в первую секунду никто не поверил в
Ранение получилось не слишком сильное. Стрела, пробив кожаную безрукавку вошла в бок меньше чем на вершок. На князе была нижняя рубашка из шелка-сырца. Ее материя, не дав себя пробить, вошла в тело вместе со стрелой, и, когда ее за края осторожно потянули, она так же со стрелой из раны и вышла. Лекарь смазал рану нужным снадобьем, наложил тугую повязку, и Рыбья Кровь вновь поднялся в седло. По войсковой колонне бежал слух, обрастая привычным кликушеством:
— Князь ранен, князь тяжело ранен, князь ранен смертельно, князь убит.
Но вот колонна возобновила движение, и по ней полетел другой шепот:
— Князь легко ранен, князь в седле, князь оцарапался о ветку.
Дарник с любопытством прислушивался к своим новым ощущениям: так вот что значит быть раненым? За три года сражений и поединков это было его первое ранение, и стоило как следует его прочувствовать. Полусотский арсов виновато показывал кусок мешковины:
— Не нашли гада. С дерева, собака, стрелял и скрылся. Вот на этом сидел, чтобы мягко ему на суку было. По этой тряпице его и разыщем.
— Да не суетись ты так, — успокаивал его князь.
К князю снова подъехал лекарь со злополучной стрелой в руке.
— Как себя чувствуешь? — тревожно спросил он. — Стрела была отравлена.
— Разве тебе неизвестно, что на колдунов яд не действует? — сердито огрызнулся Дарник. — Никому про яд ни полслова, понял?
К жжению в боку добавилась страшная слабость, которая разливалась по всему телу. Но на яд не было похоже, наверно, шелк не дал ему проникнуть в кровь.
9
При въезде в город встречающих воевод и тиунов, казалось, только и занимало ранение князя. Несколько раз Рыбья Кровь отшучивался:
— Все в порядке. Всего лишь обычный княжеский заговор.
Потом ему это надоело:
— Если еще кто спросит про эту стрелу, пойдет главным заговорщиком!
Даже Корней, встретив разъяренный взгляд Дарника, предпочел захлопнуть свой ехидный рот.
Всеслава про самочувствие не спрашивала. Коснувшись холодными губами щеки мужа, она чуть дольше положенного задержала в своих ладошках кисть его руки и с непривычной виноватостью заглянула ему в глаза, мол, опять предсказание моей Нежаны исполнилось.
Понятливые тиуны, приученные не нагружать князя при встрече лишними разговорами, все расспросы о походе обратили на Меченого, Лисича и Буртыма. Дарнику оставалось лишь терпеливо пережидать обязательное пиршество.
В княжеской трапезной убрали две перегородки, и теперь это был зал, где могли
— Смотрите сильно не безобразничайте здесь, — с натужной улыбкой пожелал он Быстряну и, притворяясь пьяным, с трудом выбрался из-за стола.
Всеслава с левого бока поддерживала мужа. Стиснув зубы, Дарник с ее помощью едва добрел до опочивальни и мешком повалился на постель. Прибежавший лекарь обнажил торс потерявшего сознание князя. Вокруг маленькой раны образовалось черно-синее пятно величиной с блюдце.
Двое суток вокруг раненого князя шли непрерывные хлопоты. Компрессы и снадобья, бой в бубен и завывание дудок, окуривание спальни ароматическими запахами и окропление ее родниковой водой, растирание ног и прикладывание горячих предметов — чего только не было испробовано? И хотя молодой, закаленный организм взял свое — к исходу вторых суток Дарник смог открыть глаза, — полное выздоровление шло медленно и растянулось на добрый месяц.
Деятельная и трогательная забота жены лишь в первый момент приятно удивила его: оказывается, нормальные женские хлопоты ей тоже по силам. Затем пришли другие мысли и настроения: острый стыд за себя столь беспомощного и ощущение, что Всеслава вяжет его своим вниманием по рукам и ногам. Еще хуже было с остальными приближенными, раздражал даже сам их взгляд сверху вниз на него, лежащего. А если они входили вдвоем-втроем, то за любыми самыми отвлеченными словами непременно чудилось их тайное переглядывание между собой по поводу такой же как у всех уязвимости непобедимого князя.
— Чтобы ко мне все входили по одному! — приказал Дарник княжне. Так он хоть мог подавить любые сомнения своих думцев четкими и точными командами.
Его собственное отношение к происшествию со стрелой было на редкость спокойным. В детстве и отрочестве он, как и все подростки, считал, что самая лучшая смерть — это погибнуть с мечом в руках в славном сражении. Сейчас же, прикованный к постели, он стал думать об этом иначе. Смерть на поле боя хороша для хорунжих и сотских, для него, князя, она, напротив, полное бесчестье — значит, кто-то оказался ловчее, удачливей, умнее его. И выходило, что гораздо почетней погибнуть вот так: от тайной стрелы, отравленного питья или подпиленного моста над бурной рекой — тогда всем ясно, что справиться с тобой лицом к лицу ни у кого не получилось, поэтому неприятель выбрал вероломный удар в спину.
Полусотский арсов через день докладывал, как идет розыск «стрелка», говорил, что найдет его во что бы то ни стало, и очень удивлялся безразличию к своим стараниям Дарника. Разумеется, если бы «стрелка» нашли, князь, не задумываясь, послал его на виселицу, но тогда все на этом и закончилось бы. Теперь же завершения не получалось и можно было всласть предаваться любым подозрениям, да и все первые лица Липова не могли себя чувствовать спокойно, предполагая существование возможного заговора. Поняв это, Рыбья Кровь открыл для себя замечательный способ, как легко можно устрашать своих приближенных.