Рыбья плоть
Шрифт:
— Рафаил! Вот я мечтал, что бы мой сын был такой как ты. А он в педики-докторишки пошёл. Всё мать натворила. Пока я по буровым деньги зарабатывал, она обработала его: «Вот я заболею, ты меня вылечишь!» Бред сивой кобылы!
— Вы уж, Пал Иваныч, так строго не судите, у каждого своя судьба! Считайте, я вам как сын. Будем переписываться. Встречаться на выходные. Вы мне опыт свой передавать будете, надо же кому-то наработанные приёмы передать, для блага нашей отчизны! — давил на патриотизм Раф — Ваш опыт бесценный. Его в учебнике не прочитаешь!
— Ты, Рафаил, не об опыте проводки скважины думай. Я тебе толкую о бесценном даре узнавать, где нефть залегает. Дар, который открылся мне после удара молнией. Я сто процентов ведаю, когда иду или еду по тундре, где нефть залегает, а
— Везде люди русские. Хоть татары, хоть мордвины, хоть хохлы или ещё кто, всё одно, мы люди русские. Название всех других наций отвечает на вопрос «кто?», а название нашей — на вопрос «какие?». Если говорит и мыслит человек по-русски, значит, русский. Вот в семнадцатом веке, если плохо говорил по-русски, значит «немец», немой значит. Хотя он мог быть голландцем или датчанином, или ещё кем. Селили таких в отдельной слободе. А сейчас в нашей стране другой и мыслит по-нерусски, хитрожопый гад, а селится среди нас. Русские — они простые, радушные, отзывчивые. Вот их и обманывают, прививают разные американские идеи: «Главное — бизнес. Получил совет — давай деньги!» Русские они ещё при Калите жили общиной, и правление у них было: вече! А нам теперь байки рассказывают про демократию, свободу!
Выпили ещё по одной. Пал Иванович поддержал Рафа:
— Америкосы свободу подразумевают, это когда собрался кагал лихих людей, облапошили остальных, сгребли у них все деньги. Вот тогда большинство «свободно» — от денег. Живут все в кредит. Большинство американцев — тунеядцы. А что Америка выпускает? Ты видел что-нибудь американское? Они только свои доллары зелёные печатают на частных фирмах и распространяют по всему миру. Мы вот продаём нефть, а только за доллары. Вроде как рубль, дескать, неконвертируемый. А были бы наши попринципиальнее, сказали бы: «Хочешь газ купить? Только за рубли! Купи вначале наши рубли, а затем за них мы вам газ продадим!». Или сталь, к примеру.
В таком темпе у них текла беседа. Пал Иванович высказал Рафу всё, что у него наболело на душе, а под конец признался:
— Видел я сегодня сон, просто как наяву, как в кино. Всё про бурение, разведка залежей нефти. Тебя видел, что мы работаем вместе. Когда проснулся, умылся — в ушах звучит такое утверждение: «Когда ты, Паша, умрёшь, твой дар определения места залегания нефти перейдёт твоему новому юному другу!» Это, надо полагать, тебе этот дар перейдёт!
— Да перестаньте, Пал Иванович! Вам ещё жить пятьдесят лет как минимум! Ещё сами десятки месторождений нефти найдёте! — искренне воскликнул Раф. — Сейчас вот определитесь работой, с жильём. Встретите молодую девку, она вам еще пару сыновей родит! Ещё меня переживёте!
— Спасибо тебе, Рафаил, на добром слове! Очень ты душевный человек! Я пока почту на главпочтамт до востребования получаю. Пиши. Я тебе тоже на такой же адрес отпишу в твой посёлок. Заходи на почту, проверяй!
«Заря» уже пришвартовалась. Новые друзья обнялись напоследок, и Раф по деревянному трапу с поперечными планками прошёл в салон теплохода. Пал Иванович махал ему рукой, пока «Заря» не скрылась за кривуном.
Теплоход шёл ходко. Кресла на теплоходе были как в самолёте, это был намёк на быстроходность судна. Соседом Рафа оказался местный старичок-краевед. Был он коренной житель и про эти места знал всё. Начал он рассказ про речное судовождение. Рассказал, что на море суда расходятся правыми бортами, а на реке «по отмашке»:
— Выходит штурман на ходовой мостик и даёт флажками отмашку, каким бортом расходиться. Вот от того родилась та поговорка: если с человеком расходятся в отношениях, то говорят «я ей дал отмашку, вдоль борта». — Дальше он сказал: — Для такого класса судов ночное судоходство вообще запрещено. Можно с хода налететь на топляк. Это после сплава леса отдельные брёвна, отбившиеся от плотов, мигрируют самостоятельно. Комель у них намокает, и лесина идёт под углом. Бывает, катер, напарываясь, пробивает себе днище насквозь. Места здесь мало заселены. Только в устьях более
Через три часа проходили один такой большой посёлок Усть-Лыжа. Старичок продолжал повествование:
— Усть-Лыжа знаменита тем, что там в сталинские времена был большой лагерь, в котором ещё до первой сучьей войны было восстание зэков. Уголовники объединились с политическими, и когда вертухаи мылись в бане, захватили оружейку и повязали всю охрану прямо в бане. Дав им, конечно, одеться. Но торжествовали они недолго. С Усть-Усы подошло подкрепление, на санях с впряжёнными лошадьми. С пулемётами. Был бой, многих восставших перестреляли, остальные сдались. Сдавшихся поставили на колени вымаливать прощение. Стояли они, пока не замёрзли. Некоторые выдержали до трёх дней. Только в живых никого не оставили, в назидание другим лагерям. Но эта педагогика не сработала. Восстания продолжались вплоть до хрущёвских времён. И после второй сучьей войны зэков стали отпускать. Кого под амнистию, кого под комиссию. В наследство от бериевской системы остался лишь институт воров в законе. Раз уж придумал эту систему Берия, то законников особенно много из грузин. Лагеря в Коми-республике распространены до сих пор. Они получили известность мировую. Такие зоны как Чиниворик, Иосер знают понаслышке многие. Многие зэки после освобождения живут там же, в посёлках. Лишь бы население в посёлке, где решил поселиться расконвоированный зэк, не превышало десять тысяч человек. Таков закон. Когда говорят про срок — то говорят: «Пять срока, шесть по рогам», это значит, что шесть лет должен жить в поселении без права выезда на «большую землю» Живущие на поселении имеют ещё и «поражение в правах». В общем, знаменитые тут места. Особенно заметна натянутость отношений между приезжими и коренным населением. Издавна, с царских времён, когда здесь уже была каторга, и до постсталинских, местные профессиональные охотники имели промысел по отлову беглых зэков. За уши охотникам платили порохом, дробью, сахаром и прочими колониальными товарами. Особенным трофеем считался авторитетный беглец. В доказательство его уничтожения охотник предоставлял картинку его эксклюзивной наколки, тату. От этого экзотического промысла остался традиционный холодок в отношениях, недоверие, причём взаимное. Это недоверие на генетическом уровне. Наследие прошлого. Сейчас, в настоящее время все люди очень дружат и уважают друг друга.
Старичок, в конец устал от рассказов и задремал.
Вскоре миновали и Усть-Усу, тоже большой посёлок. В нём был даже деревянный храм. Через некоторое время «Заря» пришвартовалась к деревянному причалу. Этот причал уносило ледоходом каждый год. Весной причал упорно сооружали вновь, всё из тех же неошкуренных брёвен, скреплённых скобами. Уже по схеме-трафарету Раф нашёл гостиницу, похожую на печорскую. В ней не было даже вахтёра. Вход был открыт, как калитка в Кремль при Хрущёве. Раф прошёл вдоль коридора и остановился у комнаты, откуда доносился шум. Раф постучал, шум затих, он вошёл и спросил:
— Здорово. Парни, есть где кости кинуть?
— Ну, ты напугал! Ты чего стучишься? Мы думали что «медак» приехал! — разом загомонили обитатели комнаты, — Ты на «десятый магазин» скидываться будешь?
Продажа водки осуществлялась только до семи вечера, и народ скидывался на поход к шинкарям — в «десятый магазин».
— Да у меня денег ни копейки, только приехал на работу.
— Ну ладно, мы тебе так нальём!
Пока шла суета и томление ожидания гонцов, Раф заприметил мужичка, который был не так активен, как все присутствующие. Его звали «дядя Володя». Раф у него спросил:
— Вы, случайно, не знаете здесь место, которое потише?
— Пойдём! — неожиданно сказал тот.
Пришли в дальнюю угловую комнату. В ней было по сравнению с предшествующей чисто прибрано. Дядя Володя сказал:
— Располагайся, здесь я живу один!
— За что же тебе такой люкс предоставили?
— Работал я в экспедиции помбуром. Потом занемог. У меня обнаружили туберкулёз. Я напёр на профсоюз, вот они выделили мне отдельную жилплощадь.
Рафу стало не по себе.
— Да ты не беспокойся, у меня сейчас не открытая форма! — успокоил его дядя Володя.