Рыцарь Христа

Стампас Октавиан

— Теперь вы понимаете, Гийом, почему я так спешу? — сказал я, дойдя до этого места своего рассказа.

— Вы полагаете, что с Евпраксией произошло примерно то же, что тогда с вами, когда душа ваша летала в Киев?

— Да. В точности такое же явление. Она видела в зарнице мое лицо в ту минуту, когда я умирал от яда. И я видел ее лицо в светящемся облаке. Значит, с ней тоже приключилась какая-то беда.

— И вы простили ей измену?

— А разве я мог не простить? Особенно теперь, когда она стала монахиней. Конечно, простил. И мало того, хочу, чтобы и она простила меня, прежде чем я тоже приму постриг.

— Вы твердо решили стать монахом?

— Да, твердо. Я хочу принять русскую православную веру и стать монахом Печерского монастыря в Киеве. Одна встреча навела меня на эту мысль. Встреча с

игуменом Даниилом во время его паломничества в Иерусалим. Но до этого мне суждено было многое пережить, в том числе и путешествие в страну Туле.

Глава VI. ТУЛЕ

На другой день спозаранку мы вновь отправились в путь по берегу Борисфена. Светило солнце, но с востока надвигалась темная туча, которая быстро росла и через час после того, как мы тронулись, заволокла все небо над нашими головами, скрыв солнце. От нее стало темно и ужасно холодно, будто в жаркий июльский день ворвался клочок ноября. Но мало того, что туча принесла с собой пронизывающий холод, из нее вдобавок вдруг обильно посыпался снег.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Гийом. — Слыхал я, что в Скифии среди лета зима может наступить, но, честно говоря, никогда этому не верил. Теперь вижу. И что, тут всегда так?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Сколько мне ни доводилось бывать в здешних местах, никогда такого не бывало. Природа и климат здесь такие же, как в Германии или Франции. Там, дальше, на севере, края посуровее.

Снег продолжал сыпаться, покрывая степь белой скатертью. Мне даже подумалось, а не конец ли света наступает? Но, наконец, туча ушла на запад, вновь выглянуло жаркое солнце и очень быстро превратило снежную белизну в мокрое сверкание. Зима, не продлившись и получаса, вновь уступила права лету, и вскоре уже ничто не намекало на недавний снежный каприз. Проехав еще немного, мы увидели, что новая туча двигается нам навстречу, но на сей раз не по небу, а по земле — это была довольно многочисленная рать, и по форме знамен я быстро определил, что это русичи, и успокоил Гийома, который очень боялся встретить здесь диких куманов или пеценатов, как он называл половцев и печенегов. Мы продолжали сближаться, и я с радостью уже видел, что впереди войска едет доблестный Владимир Мономах. Встретившись, он сразу узнал меня, и это было мне очень приятно. Выяснилось, что рать движется в сторону Сарматии, чтобы там, на берегах Дона, как называли русичи Танаис, встретиться с половцами и дать им решительный бой.

— Проклятая погань! — возмущался Мономах. — В прошлом году только помирились с ними, мы с князем Олегом сыновей на ханских дочках поженили, а гадина Боняк со своим воеводой Шаруканом опять грабежи творят, русские стада и табуны уводят.

Мне, Христофор, конечно же, не терпелось узнать у Мономаха о Евпраксии, но вежливость требовала от меня для начала расспросить обо всех политических делах. Наконец, я не выдержал и спросил:

— Не томи, Владимир, скажи скорее, как там монахиня Евпраксия поживает?

— Очень даже нехудо поживает, — с улыбкою отвечал Владимир, — Жива и здорова, всеми почитаема и любима. Митрополит Никифор сам ее привечает, в обиду никому не дает, при Печерском монастыре отдельную келью для нее выделил.

— А давно ты виделся с нею?

— Позавчера утром и виделся, когда мы из Киева выходили. Она нас провожала с благословением и молитвою. Эх, рановато она из мира ушла, такая красавица писанная, могла еще замуж выйти… Ну, не буду тебя, рыцарь, с собой на войну звать. Поезжай, повидайся с монашкою нашей. Сам-то не женился еще?

— Нет, не женился.

— Ишь ты, как Добродея за сердце тебя держит! Ну а как там Иерусалимский король Бальдвин?

— Он, в отличие от меня, женился уже в третий раз.

— Да ну?!

— Точно. Вторая-то его жена, Арда, была похищена сарацинами и почти год провела у них в плену в гареме у одного богатого мусульманина. Патриарх Дагоберт развел его с ней и затем заключил брак Бодуэна с вдовой Рогера Сицилийского, Аделаидой.

— Что же он, воюет али нет?

— Воюет. Собирается Бейрут захватить, чтобы уж все побережье моря его короне подчинялось.

— Похвально. Ну а снег там, в Иерусалиме, средь жаркого лета случается?

— Этого не бывает, — улыбнулся я.

— А

у нас, видишь, бывает. Как думаешь, дурной это знак или хороший? Может, в Киев возвратиться, погодить воевать с погаными?

— Прости, не знаю, что сказать. Говорят, если землетрясение или затмение солнечное, то знак дурной, воевать нельзя идти. А про снег ничего не слыхал.

— Ну и ладно, . Поедем, повоюем. Победим Боняка — значит, снег среди лета хорошее знамение, а не победим — значит, дурное. Так впредь и будем знать. Ну, прощай, рыцарь, авось еще свидимся. Храни тебя Бог.

С тем мы и расстались. Русская рать двинулась дальше в Сарматию, а мы с Гийомом продолжили свое путешествие в Киев. К концу дня стали попадаться первые русские селения и заставы. На ночлег мы остановились в небогатом, но крепком крестьянском дворе. Можно было надеяться, что к завтрашнему вечеру мы доберемся до Киева. Гийом попросил меня рассказать, что было дальше в моей жизни после того, как я получил письмо Евпраксии, и я в этот вечер закончил свое повествование:

Ненастным осенним днем я уехал из Киева с твердым намерением никогда больше не возвращаться сюда. Зиму я провел в Зегенгейме. Там все было спокойно и мирно, но семейное счастье, которое так и излучали из себя мой отец и моя мачеха Брунелинда, наводило меня на печальные мысли о моем собственном несчастии, и весной я решил отправиться куда бы то ни было. Я поехал в Париж, где никогда еще доселе не бывал. Столица Франции произвела на меня удручающее впечатление — это был грязный, неуютный и убогий городок, не отличающийся никакими архитектурными достоинствами. В Париже я встретился с Гуго Вермандуа, который собирал новое ополчение, чтобы идти в Святую Землю и биться с сарацинами и сельджуками. Я охотно принял командование в одном из его отрядов. Кроме Вермандуа вождями этого нового похода стали граф Гийом Пуатье и Стефан де Блуа. В начале лета мы прибыли на кораблях в Иерусалим. Новую армию крестоносцев привел и Раймунд Тулузский. Дойдя до Константинополя, он отправился со своим воинством в Анатолию и взял решительным приступом Анкару. Мы тем временем двинулись на север, чтобы присоединиться к Бодуэну, который доблестно дрался там с сельджуками и уже покорил крепость Арзуф и богатую Кесарию. Но на этом успехи нового крестового похода закончились. В августе Данишменд разгромил армию Раймунда под Мерзиваном, а в сентябре мне пришлось участвовать в страшном сражении под Гераклеей, где турки, вдвое превосходящие крестоносцев в численности, нанесли нам сокрушительное поражение. Увы, я попал в плен и вскоре встретился в Малатии с томящимся там Боэмундом. Турки обращались с нами вежливо, мы жили в просторных комнатах и получали хорошую еду, красивые турчанки посещали нас, и я принимал их ласки точно так же, как и Боэмунд. Я старался найти забвение своей любви к Евпраксии, но ничто не могло заглушить моего горя.

Зимой нас с Боэмундом повезли в Багдад, где великий халиф хотел взглянуть на грозного норманна и второго пленника, то бишь, меня. Красота Багдада поразила наше воображение, и мы от всей души пожалели, что этот город до сих пор не захвачен нашими крестоносцами. Халиф беседовал с нами очень долго, пытаясь убедить нас, что только ислам является истинной религией. Он уважительно отзывался о Христе, которого магометане почитают как одного из самых великих пророков, но при этом халиф говорил такие кощунственные вещи, что мы едва сдерживались, вот-вот готовые прервать беседу. Он уверял нас, что пророк Иса (так у них именуют Иисуса) вовсе не был распят. Он совершил очень хитрую подмену, и вместо него римляне распяли его двойника, некоего Симона Сиренского. Поскольку у мусульман умение ловко обманывать считается одним из главнейших достоинств мужчины, эта подмена вызывала у халифа сильное восхищение.

— Нет, — категорически сказал я, — Христос был распят и положен в гроб, а затем воскрес и вознесся на небо, потому что Он был Сын Божий.

— Вы говорите ужасно смешные глупости, — рассмеялся халиф. — Бог слишком велик, чтобы посылать своего сына к людям и позволять им распинать его. А если он позволил им это сделать, значит, он никакой не Бог. Нет, Иса был великим пророком, но он не был Богом. Он спасся от казни и прожил потом еще очень долго, сначала здесь, в Багдаде, потом жил в Персии, потом — в Индии. У него было три жены и много детей.