Рыцарь и буржуа
Шрифт:
Кроме того, в постоянном откладывании самого лучшего «на потом» сказывается потребность иметь у себя что-то праздничное. Ради удовлетворения этой потребности — очень сильной, как видно, — польский крестьянин ютился с семьей в одной комнате, оставляя нетронутой вторую, где хранилось все лучшее в доме, и спал на лавке, хотя в лучшей комнате пустовали кровати. То же самое наблюдается, по-видимому, и теперь в некоторых рабочих семьях: получив однокомнатную квартиру, все домочадцы теснятся на кухне, ревностно оберегая свою единственную комнату для какого-нибудь торжественного случая. В небольших квартирах довоенной мелкой буржуазии та же роль отводилась гостиной с пресловутой зачехленной мебелью, которая витому же служила признаком социального положения. Человек, который ценит здоровье, удобства, простор, возможность уединиться, счел бы такое поведение иррациональным.
Столь же нерационально, с точки зрения обычной иерархии ценностей, поведение бедной женщины, которая, отказывая себе в очень многом, покупает праздничное платье, хотя наденет его лишь несколько раз в году. Как видно, висящая в ее платяном шкафу обновка доставляет ей больше радости, чем непрохудившиеся подошвы.
Выделенные нами мотивы бережливости до сих пор не различались между собой, в частности, потому, что обычно они встречаются в разнообразнейших сочетаниях. Тот самый Штемлер из «Стен Иерихона», о котором уже шла речь в связи с его жаждой непреходящего и сетованиями на разрушительное действие времени, обладает и другими интересующими нас чертами. Жена уговаривает Штемлера устроить большой прием: по разным причинам давно уже следовало показаться на людях.
«Итак, он прикинул, во что обойдется прием, вынудил себя дать согласие; ожесточился, но не сказал ни слова, когда список приглашенных начал расти. Он мог считать, что переборол себя. Но только единожды. А тут цену каждой бутылки приходилось оплакивать дважды. Раз, когда он ее покупал, второй, когда ее пили. Он глядел на истребление всей этой снеди, как на поминки. Каждый кусок, каждый глоток, исчезавший во рту гостя, шел для него особой погребальной процессией. Он провожал взглядом деньги, воплотившиеся в индейку, старку, паштет. Вот гибнут еще раз несколько злотых, ушедших на этот бутербродик с икрой, — сперва их гибель была отвлеченной, когда он поставил на них крест, а теперь опять вживе предстает перед ним зрелище расставания. Consummatumest! [Потреблено! (лат.)] Так нет же, гость откусил половину, остальное кладет на стол, чтобы ответить кому-то. А о бутерброде забыл! И Штемлер горюет снова. В третий раз» Breza T. Op. cit., s. 194-195..
Эта цитата иллюстрирует известную истину: расставаться с деньгами отнюдь не легче, если их много. Еще Сенека писал об ошибочности мнения, согласно которому богатые легче переносят убытки («О спокойствии духа», VIII, I). И большое, и малое тело одинаково страдает от ран. Верно заметил киник Бион (живший в III веке до н.э.), что вырывание волос одинаково больно и для плешивого, и для густоволосого. Так же обстоит дело, считает Сенека, с бедняком и богатым: оба одинаково страдают из-за убытков. А Сэмюэл Пипс в своем дневнике писал: «Удивительную я замечаю в себе черту, и она заслуживает быть отмеченной, а именно: всего тяжелей мне расставаться с деньгами тогда, когда их у меня больше всего» Pepys S. Ор. cit., t. 1, s. 316..
Художественная литература изобилует примерами всевозможных сочетаний выделенных нами форм бережливости. Но, как уже говорилось, они могут встречаться и порознь. Например, планомерное расходование средств, не допускающее выхода за рамки бюджета, вовсе не обязательно сочетается с мелочным накопительством, боязнью любых расходов или с различными формами бережливости по отношению к вещам. Культ уравновешенного бюджета, свободный от всех перечисленных выше склонностей, мы найдем, например, у Л. Б. Альберти (см. гл. VIII настоящей работы).
Откладывание по мелочам, расходование денег с опаской, постоянная тревога из-за порчи вещей, собирание всякого хлама (а вдруг пригодится?), откладывание самого лучшего на потом из опасения, что позже уже нельзя будет себе этого позволить, — все эти разновидности бережливости объединяет общий психологический фон подсознательной боязливости. Поэтому-то психологи так часто относят мелкого буржуа (которому приписывают все эти черты) к боязливым типам, а социологи, соглашаясь с этим диагнозом, объясняют подобную боязливость социальным положением мелкого буржуа, которому постоянно грозит разорение и переход в ряды пролетариата.
Тем самым мы затрагиваем важный вопрос о социальных предпосылках бережливости. Бережливость в ее разновидностях, присущих рантье (который и служит тут главным образом моделью), признавалась мелкобуржуазной чертой как потому, что соответствующие
Страх перед разорением — не единственный мотив такого рода откладывания. Было уже замечено, что тут играет роль также форма доходов, а именно небольшое, но регулярное жалованье. Его незначительность вынуждает откладывать деньги на сравнительно крупные расходы, а также на черный день, что, разумеется, характерно прежде всего для общественного строя, где система социального обеспечения не гарантирует должного ощущения безопасности. Постоянство этого жалованья побуждает следовать правилу «денежка к денежке», ведь каждый месяц в домашний бюджет поступает все та же сумма, из которой можно систематически что-то откладывать на черный день. Хотя такое откладывание становится порой иррациональной привычкой, оно, вообще говоря, требует определенной веры в устойчивость общественных отношений. Известно, каким потрясением для мелкой буржуазии оказалось обесценивание денег после первой мировой войны в странах, особенно пострадавших от инфляции. Известно также, что сберегательные кассы всегда стремятся приобрести доверие своих клиентов и укрепить их веру в будущее. Высококвалифицированные и сравнительно высокооплачиваемые рабочие, которым безработица не угрожала, заражались (в чем их нередко упрекали) мелкобуржуазным духом, тогда как люмпен-пролетарий или человек искусства, жившие случайными заработками, не были склонны к предусмотрительности. Художники на постоянном жалованье — уже не богема в специфическом для «Молодой Польши» смысле. Они остепеняются, женятся, обзаводятся детьми, имеют уравновешенный бюджет, а нередко — и финансовые резервы.
Поскольку откладывание денег очень часто приобретает со временем иррациональный характер, его пропаганда не всегда служила интересам мелкой буржуазии, ибо не содействовала росту ее благосостояния. Если же понимать «интересы» более широко, не сводя их к одним лишь денежным интересам, то приходит на память замечание Маркса об опасности потерять то, ради чего стоит жить, для того, чтобы жить.
В художественной литературе можно найти целую галерею безнадежных человеческих жизней, загубленных страстью к откладыванию и накоплению денег или вкладыванию их в недвижимость. Л. Ф. Селин в «Путешествии на край ночи» описывает супружескую пару, которая пятьдесят лет жила мечтою о собственном доме. Все это время они считали каждый сантим. Когда же наконец за дом, «построенный из собственного естества, как дом улитки», было выплачено полностью, госпожа Анруйи недолго радовалась радостью монашенки, вставшей из-за барского стола, и начала вскоре искать новые поводы для сберегания.
Принято считать, что призыв к бережливости хорошо соответствовал эпохе первоначального накопления. Задумаемся, однако, какая бережливость имелась при этом в виду. Бережливость, проповедовавшаяся Франклином, отнюдь не была бережливостью рантье. Речь шла о сберегании ради непрерывного оборота капитала, с верой в его «производительную» силу. То не было боязливое откладывание на черный день, но накопление с творческим размахом восходящего капитализма.
Что касается нежелания расставаться с вещами, которые, хотя и отслужили свое, но, как представляется, могут еще пригодиться, то интересно было бы проследить, как влияет на подобные установки экономическая конъюнктура в капиталистических странах. Мы уже упоминали в главе III, что, когда американский рынок был завален потребительскими товарами, людей приучали не сетовать на порчу вещей, а, напротив, считать их негодными к употреблению гораздо раньше, чем они были бы сочтены таковыми в Европе. Мужчина не задумываясь выбрасывал почти не ношенную шляпу, чтобы купить себе новую, последнего фасона. Под давлением быстро меняющейся моды, подчиненной все тем же интересам производства, женщины приучались выбрасывать устаревшие туалеты.