Рыцарь-маг
Шрифт:
— Эй, стой! — завопил Дик и кинулся за ней.
С крыши донесся вопль, деревянный щит исчез, и стало понятно: один из сарацин ненадолго стал птицей. Серпиана исчезла в узком и низеньком лазе. Молодой граф выскочил вслед за ней, изумляясь в глубине души, как быстро умудрился миновать винтовую лестницу. Не менее стремительно, чем сама девушка-змея.
Первое, что он увидел, — свою невесту, балансирующую перед одним из сарацин на краю конька, под прямым углом отходящего от остроконечной крыши. Таких коньков было три — странная выдумка того, кто строил этот замок. Конец конька нависал над бездной, которая испуганному Дику показалась неизмеримо
А когда открыл глаза, увидел бездыханное тело сарацина, сползающее к краю. На миг оно задержалось на краю, а потом сорвалось вниз.
И тут же на Герефорда кинулся последний оставшийся враг.
Они фехтовали осторожно, словно мечи были из хрусталя и оба боялись их разбить. На самом деле мужчины не просто понимали, а ощущали всем существом, что одно-единственное неверное движение — и недолгий полет оборвется в смертной тьме. Дик чувствовал себя немного увереннее, чем его противник, потому что одной ногой стоял в прямоугольнике выхода. Но, может быть, из-за этого сарацин, с которым он рубился, чуть сильнее хотел жить. Он держался на узком кольце ровной крыши, опоясывающем шпиль. Противник Герефорда сражался с остервенением, не отступая ни на шаг.
Дик был поглощен схваткой, которая даже для победителя при одном неверном движении могла закончиться гибельно, и потому не видел, как Серпиана, легко пройдясь по коньку, спрыгнула на ровный участок крыши, неторопливо добралась до сражающихся и осторожным движением, напоминающим жест косарей, мечом подсекла сирийца под колени. Он пошатнулся и полетел вниз. Молодой рыцарь от неожиданности подался назад и вцепился в косяк низенькой дверки.
Они посмотрели друг на друга.
— Ну что? — спросила она на удивление спокойно.
— Больше не делай так, ладно? — попросил он, едва переводя дыхание.
— Как?
— Ты меня прекрасно поняла.
Он взглянул на нее строго и сдержанно, и девушка опустила глаза.
Глава 20
К вечеру замок прибрали от трупов и крови, обыскав город, натащили груду провизии и принялись жарить мясо на огромных кострах. Разумеется, королю и знати яства готовились чуть более затейливые. Из подвалов выкатили бочонки — какое-то время город был в руках христиан, которые, конечно, немедленно обзавелись тем, что можно пить, а сарацины еще не успели избавиться от «перебродившего сока от лозы». На пиру заставили прислуживать пленников, а англичане отдыхали и веселились.
Утолив голод, подвыпившие сеньоры захотели насладиться какими-нибудь зрелищами. Армия, конечно, путешествовала без акробатов, менестрелей и танцоров, но уж какой-нибудь парнишка, способный спеть одну-две песенки, всегда найдется, как найдется и тот, кто сможет играть. Лютню в поклаже короля возили всегда.
У короля горели глаза, и по его лицу разливалась блаженная улыбка. Еще немного — и он предложил бы сыграть и спеть сам, хоть это и не соответствовало его королевскому сану. Но воины указали на подходящего оруженосца, который умел управляться с инструментом и неплохо пел. Юноша зарделся как маков цвет, начал было отказываться, но королю не отказывают, и потому возражения застряли
— Давай-давай, — подбодрил Ричард. — Что-нибудь веселенькое.
Оруженосец, неловко оправляя потертый камзол весь в пятнах и потеках пота, присел с лютней на скамеечку, поставленную сбоку. Сарацины, морщась, разносили кувшины с вином и огромные блюда с мясом. Серпиана, сидевшая рядом с Диком, никем не узнанная, с любопытством поглядывала на задумавшегося над струнами юношу, на завитки его волос, падающие на лоб. У оруженосца были длинные волосы и огромные глаза, которые выглядели странно на суровом, угловатом лице с квадратным подбородком. Он перебирал струны покрасневшими, опухшими, видимо, от удара, пальцами, приноравливаясь к хоть и хорошему, но незнакомому инструменту.
— Он нас сейчас всех усыпит! — смеялись за столом.
— Эй, певец, давай-ка шевели языком!
— Оруженосец, тебе голос в бою отшибло?
— Тебе нравятся такие юные и томные? — ревниво спросил Дик Серпиану, нагнувшись к самому ее уху.
Девушка покосилась на него с укором:
— Он какой угодно, но только не томный.
— Тебе нравятся такие, как он?
— Мне нравятся такие, как ты, когда не задают дурацких вопросов.
Он тихонько фыркнул и отвернулся.
Оруженосец наконец собрался, заиграл, а потом и запел.
Джоанна, Джоанна качнула головкой, Джоанна, Джоанна притопнула ножкой, В такт лютневым струнам захлопав в ладошки, Отставив в сторонку с цветами лукошко. Цветы волосами Джоанны укрылись, Танцуют ромашки и листья полыни. Джоанны, Джоанны глаза засветились, И щеки румянцем пунцовым покрылись. Поет музыкант: «О Джоанна, Джоанна! Пусть даст поцелуй мне принцесса Джоанна». Но как мотылек упорхнула Джоанна, Красавица-греза Джоанна, Джоанна. «Джоанна, Джоанна» — так пели мне струны. В глазах музыканта — печальные думы: «Джоанна, Джоанна, зачем на дорожке Оставила след своей маленькой ножки!»Он закончил песню и умолк. Те рыцари, что познатней, готовы были разразиться насмешливым хохотом, менее знатные и, как следствие, более романтичные покосились на смелого оруженосца с любопытством. Им было очень интересно.
Ричард, слегка нахмурив брови, смотрел на певца с мрачным ожиданием.
— Ну и что это значит? — спросил он. — Что это значит, а?
— Я хотел сказать только о том, что самая прекрасная женщина Англии — это принцесса Джоанна, — решительно, гордо подняв голову, заявил оруженосец. Судя по выражению лица, голова его была набита всевозможными принципами, романтическими правилами и самыми возвышенными представлениями об обязанностях рыцаря. Наверное, ему и в голову не приходило, что король может на него разгневаться.
— Самая прекрасная женщина Англии — королева Беренгера, — прогудел граф Бигорры, дежурный льстец.