Рыцарь ночного образа
Шрифт:
— Прием, ты сказал — прием, и ты имел в виду эту нищую курилку с одним бычком на всех и без единого глотка водки?
Я посмотрел на Большого Лота, который сказал это с одной из своих проказливых улыбочек, которые одних очаровывают, а другим кажутся просто жестокими, так у некоторых люден возникает смех, когда при них скажешь, что Канди отказалась от химиотерапии, потому что от этого у нее волосы могут выпасть. Но я перестал интерпретировать улыбки зимней ночи, а только, запинаясь, спросил:
— Если бы это не был прием, ты бы давно уже был в кустах Центрального парка?
— Нет, малыш, в штанах у одного
Это не было искрящимся обменом колкостями, и не должно было им быть, и светло-карие глаза Большого Лота обратились на Чарли с мечтательно-оценивающим взглядом сверху вниз.
— Может, пойдем к Фебу, чего-нибудь пожуем, сегодня ночь в самый раз для острого чили.
И не повернув взгляда в мою сторону, он велел мне выдать Чарли денег на такси.
— Что еще за такси?
— Четырехколесное транспортное средство, используемое как городской транспорт успешными писателями.
Намеки на мое призвание всегда ранят больнее, когда делаются бывшими друзьями, и я ничего не ответил, но тут Моизи пробудилась от своих воспоминаний. Она сказала Большому Лоту:
— Как это замечательно — быть мастером во всем, включая коварство и предательство.
Ее серо-ледяной взгляд стер улыбку скучающего высокомерия с лица Большого Лота, так что и следа не осталось. Обида и гнев вспыхнули теперь на нем.
— Бога ради, Моизи, если я кого и предаю, то только себя — ради всех, никто не предан ни мне, ни мною, а что касается всей этой болтовни, я нахожу ее слишком нереальной, чтобы поверить, и поскольку лично я не любитель театра абсурда, я иду к Фебу выпить водки, съесть острого чили и отдохнуть от дерьмовых разговоров о предательстве.
— Берегись внезапного метро, — мягко сказала Моизи — так же мягко, как, я читал, натолкнулся на ледяную гору «Титаник» — так мягко, что танцующие в бальном зале даже не почувствовали этого.
(«Внезапное метро» — так Моизи обозначала все катастрофические события, которые притягивались к Большому Лоту с меньшим вредом для него, чем для других, но могло быть и наоборот: в любом случае, это рисковое дело, чтобы…
Да, это предложение по-своему закончено.)
*
Образ льда возвращается и снова шепчет, и почти подсознательно в моем мозгу возникает телеграмма, извещающая о смерти фигуриста, ночь, когда я спал с Моизи — исключительно ради компании, наши руки переплетались до самого рассвета, когда она положила кончики своих пальцев на мою макушку и сказала: «Только скажи себе —…»
Незавершенное, так как мне тогда ничего не оставалось сказать себе, кроме как: «Передозировка черных дроздов[6], сверхбольшая, супербольшая передозировка в Монреале, великолепный прыжок, смерть, оборвавшая полет. „Не вышел из скольжения. Так хотел. Публика не заметила, я унес его со льда, высокого улыбающегося мертвого живого“».
Что она имела в виду под «телеграфируй, что делать и любовь»?
*
Выдающегося неудавшегося писателя тридцати лет подстрелил и и высшей точке, как будто высшая точка была предложением, которое он имел смелость не заканчивать.
*
Актриса Инвикта поднялась, надела свою сногсшибательную черную пелерину, и как будто какой-нибудь командой, вроде «А nous le jouer»[7], ее сдуло
(Точка пропущена сознательно, так как она осталась здесь.)
*
Одна оскорбленная леди
У каждого своя любовь, и сравнения существуют только внутри этого факта.
Теперь назад к…
В этот момент дверь в конце коридора так громко хлопнула, как будто на прием по случаю объявления Моизи нагрянула полиция, так громко она хлопнула о стену, но это была не полиция, а нечто похуже. Это было явление дистиллята змеиного яда в форме человека (?) женского пола по имени Мириам Фигнер. Я узнал, что это вошла она, по неподражаемой и неописуемой пронзительности голоса. Я знаю, что это дело писателя — описывать то, что он видит, слышит, чувствует или придумывает, но обстоятельства, при которых я сейчас пишу, делают для меня невозможным остановить это мгновение, описав голос Фигнер при ее появлении: самое большее, что я могу сделать, это заметить, что, вероятно, ничего похожего не было слышно за пределами зрительских мест древнеримского Колизея в дохристианскую эру, когда упавшего гладиатора вот-вот должен был пронзить трезубец победителя.
Моизи не двинулась с места, ноя крепко держал ее, как будто она бежала к ней, и крикнул:
— Моизи, ты ведь не приглашала ее, скажи, что не приглашала!
— Кого, кого не приглашала?
— Фигнер, на объявление!
— Ах, она пришла, она здесь? Свет такой слабый, я —…
— Она только что вошла со всей своей стаей сопровождающих гиен, и у дверей сейчас ужасная суматоха.
— Ах, только что вошла… Она, должно быть, пропустила мое объявление, мне придется повторить для нее.
— Не надо! — закричал я Моизи, но она с удивительной силой вырвалась от меня и пошла к Фигнер, а Фигнер пошла ей навстречу. Я уверен, что Фигнер умышленно приблизилась к порогу комнаты именно в тот момент, что и Моизи, чтобы им никто не мешал обняться так, как будто это было их заветное желание. Свеча давала еще достаточно света, чтобы я мог увидеть, как Моизи протягивала свою тонкую руку к Фигнер, как бы вежливо приглашая ее войти, а потом возникла эта сумасбродная стычка, но прежде, чем я расскажу вам о ней, позвольте уверить вас, что я вполне осознаю достойное сожаления сходство между фамилией Фигнер и словом «фигурист». Поверьте мне, если я скажу вам, что фигурист и Фигнер — это две крайности, фигурист — это любовь, а Фигнер — ее противоположность. Ну и Бог с ней. Вот что теперь происходило на приеме по случаю объявления Моизи. Фигнер выбросила свои тощие руки высоко вверх в колеблющейся полутени у порога, лицо ее было искажено от отвращения, и она начала издавать громкий свистяще-шипящий звук, который все продолжался, и продолжался, и продолжался. Я буду слышать его всегда. Это было ужаснее, чем шипение любого звероящера, какого только можно себе вообразить из тех, что царили когда-то на земле.
И все же казалось, что Моизи ничего не слышит.
Постепенно он прекратился, как все в конечном счете прекращается, и в тот самый момент, как он затих, свеча окончательно погасла, и в комнате наступила полная темнота, даже не просто темнота в комнате и коридоре, a сгусток темноты.
И дальше, что потом?
До тех пор я не понимал, как ужасно люди боятся темноты, особенно полной и внезапной, даже если свет, который ей предшествовал, исходил всего лишь от свечи, мигавшей перед тем как угаснуть.