Рыцарь ночного образа
Шрифт:
Доктор Петерс согласился с нею полностью. Он сказал, что у него на алтаре уже так давно не было приличного букета цветов, что он уже и не помнит, как давно. Затем в разговор вступил отец Ачесон.
— Пасха совсем не пасха без лилий.
Брейден сидел в молчаливом раздражении во время обмена замечаниями о положении дел с цветами. А потом строго заговорил:
— По моему личному мнению, — сказал Брейден, — наступило время — и уже давно — для всех людей нашей страны, включая гражданских лиц, не связанных с правительственной службой, перестать думать о своих лилиях и маргаритках и начать думать о бесчисленных и тяжелых проблемах, угрожающих нашей стране со всех сторон, с учетом того, что завтра их будет
— Слушайте, слушайте, — сказал доктор Петерс, а отец Ачесон подхватил:
— Да, конечно, — и кивнул головой в знак полного согласия.
Брейден продолжил свою импровизированную речь, выражаясь так несдержанно, что мамаша Пирс попыталась два или три раза увещевающе взглянуть на него, но результатом этих попыток стало только то, что ее красноречивый сын стал изъясняться в еще более сильных выражениях.
— Каждый знает, — сказал Брейден, — что до того, как нам удалось провести в Белый дом Стью Хаммерсмита, этот Дом занимала длинная вереница дураков, дурак за дураком, непрерывная цепь осторожничающих старых дураков без единой реалистической и прогрессивной идеи на них на всех. Они сидели там и смотрели, как красные, черные и всякие прочие желтые проделывают фантастические трюки прямо у нас под носом, но теперь, по моему личному мнению, мы имеем там способного человека, который может думать так же реалистически, как я или вы, о многих важных проблемах, с которыми наша страна сталкивается сейчас, и о еще более серьезных, которые ждут ее завтра. И я высказываю это не как мое личное мнение, хотя этот способный человек — мой личный друг, прилетающий сюда на своем частном самолете для консультаций со мной, стоит мне только подать ему знак. Нет, так случилось, что я знаю, что у нас в конце концов в Белом доме человек с головой, способный на все, способный сильно играть в большую политическую игру также хорошо, или даже лучше, чем мы можем играть в гольф или срать, и мои слова — не говно, братцы.
Речь Брейдена была усыпана многими старыми добрыми идиоматическими выражениями, которые были вымараны из данной записи, поскольку они употреблялись исключительно для подчеркивания основных его мыслей. Когда он на секундочку остановился, чтобы взглянуть на часы, мамаша Пирс постаралась вставить пару слов.
— Сынок, — сказала она, — я рада, что ты поднял вопрос о Стью, потому что сегодня утром я получила телеграмму от Мэг, в которой она сообщала, что они с Бейб присоединятся к Стью, когда он прилетит в этот уик-энд. Мне кажется, ты будешь рад услышать эту чудесную новость. Правда, она чудесна?
— Да, конечно, мама, хорошо, мама, но я хочу, чтобы ты дала и мне высказаться, мама. Ты позволишь мне высказаться?
— Говори, сынок, — сказала мамаша Пирс, — можешь продолжать говорить, просто я подумала, что тебе будет приятно узнать, что Бейб очень хочется еще раз станцевать с тобой «Babe’s Stomp», и что Бейб и Мэг будут гостить у нас в замке.
— Чудесно, хорошо, — сказал Брейден, — и я очень рад узнать также, что генерал Олдз и его команда собираются поднять бучу. Думаю, мы все знаем, и я не выдам секрета, если сообщу вам свое личное мнение о том, что этот старый вояка чуть не потерял яйца, сопротивляясь моральным обязательствам этой страны, и вовсе не те яйца, что приносят в корзинке из магазина. Этот старый дурак, ставший пацифистом, сделал нам одолжение, проявив немного понимания в Ва Син Мине и Крек Коу Валле, но после конференции на высшем уровне, которая состоится в этот уик-энд в Проекте, два и два будут сложены вместе, и если старик Олдз не знает, что при этом получится, то я, сидя за этим столом, клянусь своей печенкой, что лучше ему сказать — четыре, если только он не признается, что никогда не умел считать до четырех.
— Сынок, — сказала мамаша Пирс, — я хочу попросить тебя
— Да, она классная девушка, но сейчас позволь мне вернуться к тому, что я говорил.
Он говорил еще полчаса, за это время были поданы фрукты и кофе, и чаши для ополаскивания пальцев были расставлены по своим местам.
Мамаша Пирс встала первой. Она поднялась со своего места грациозным величавым движением, и сказала:
— Надеюсь, вы извините нас, джентльмены.
Она, очевидно, забыла, что Вайолет уже ушла, что не удивительно, потому что именно она все рассчитала, и ее, конечно же, не опечалило, что Гевиннер последовал за ней. Теперь ее королевская фигура величественно выплыла из зала по направлению к библиотеке, где ей вскоре подадут обычный послеобеденный напиток, скорее всего — коньяк.
— Интересно, где сейчас Вайолет? Интересно, где сейчас Гевиннер?
Вот что она думала, когда шествовала, как перед приветствующими ее толпами, в комнату тысячи никогда не открывавшихся книг. Обычно это была тихая спокойная комната, но в этот вечер стеклянная дверь в оранжерею была почему-то открыта. В одном из концов оранжереи располагался просторный вольер для попугаев, попугайчиков и канареек, находившихся в настоящий момент в состоянии крайнего возбуждения и устроивших страшный переполох. Миссис Пирс предположила, что они услышали ее приближение и выражали свою радость по этому поводу. Она навещала птиц дважды в день, один раз после завтрака, и второй раз — после обеда, и обычно сидела с ними немного, разговаривая, как с детьми, чмокая и сюсюкая. Они всегда отвечали на ее визиты громкими криками и хлопаньем крыльев, но в этот вечер, услышав ее приближение, они просто сошли с ума.
— Как они обожают меня, — заметила она самой себе. — Пойду-ка я навещу их, чтобы успокоить на ночь. — И она прошла через библиотеку в оранжерею. Первое, что она заметила — воздух был очень холодным — и не удивительно, потому что широкие двери в сад были открыты настежь.
— Кто это сделал? — спросила она себя сердито, направляясь к дверям, но прежде чем она смогла закрыть их, над ее головой раздалось хлопанье крыльев, и наружу вылетел голубь.
— Что это было, голубь? — спросила она вслух, и, к ее удивлению, ей ответили — не кто иной, как Гевиннер, присутствие которого в оранжерее она не заметила. Он стоял у вольера среди высоких папоротников.
— Да, это был голубь, мама, почтовый голубь, который понес записку от меня к молодой леди по имени Глэдис, работающей в автокафе. У нее на этот вечер намечается то, что называется хеппенинг, и голубь доставил мне приглашение на него.
— Тогда почему ты не идешь? — поторопила его мать, втайне подумав: «Почему бы тебе не пойти и не остаться там навсегда?» Она устала от насмешливой чепухи, которую ей наговорил Гевиннер за те считанные разы, что они разговаривали. Ей уже невтерпеж было отправить его обратно в путешествия любой ценой.
— А это что за черт? — воскликнула она, конечно, про себя, когда в библиотеке появилась Вайолет, трезвая, как будто и слыхом никогда не слыхивала ни о каком мартине, кроме как о мужском имени, одетая по-дорожному и с дорожной сумкой в руках.
— Вайолет, ты что, тоже идешь? — спросила мамаша Пирс.
Вайолет едва взглянула на нее и через ее голову заговорила с Гевиннером.
— Я приняла пару таблеток амфетамина и готова к заварушке.
— Прекрасно, наше приглашение только что прибыло из этого «ха-ха-кафе». Все о’кей, рассчитано по секундам, и нечего терять время.