Рыцарь умер дважды
Шрифт:
…Нэйт хромает, опирается на какую-то длинную доску, подобранную возле участка. Но, произнеся последние слова, он идет по рядам и благословляет всех до единого. К нему тянутся, ему что-то говорят в ответ. Его усталое лицо с бледно-голубыми глазами непроницаемо, как и подобает лицу строгого пастыря, но напротив меня он все же ухмыляется.
— Что, дикарь? Не будешь отрицать, что они все-таки любят тебя? Как умеют… но любят. Таких шерифов просто глупо не беречь. Перед тобой извинился сам мэр.
Я усмехаюсь в ответ и только киваю. Нэйт цепко
— Вытри лицо. Смотреть жутко. В чем ты опять вымазался?
— И это ты меня спрашиваешь?
Он хмыкает, качая головой. Солнце из круглого окна бросает на него рассветный луч. Служба сегодня ранняя, но, кажется, пришли все горожане, приехали и жители предместий, как-то узнавшие о страшных событиях ночи.
Да. В церкви все. Кроме одной прихожанки.
Я видел сон, где обрушивались потоки огня, и грохотало небо, и Джейн снова лежала в гробу, а потом восстала. Она открыла глаза, и бутоны распустились в ее похоронном венке. Она целовала другого, и вместе они летели в ночи. А потом ее одежду — странную одежду рыцаря — расцветили раны. Она умерла в чьих-то судорожных объятьях, цепляясь за них изо всех сил. Забрезжил слепящий звездный свет. Она упала туда. Я не смог ее поймать.
Я проснулся со слезами — на улице шумела буря, кто-то кричал. Я услышал свое имя и понял: это горожане, наверное, рвутся сюда, чтобы меня линчевать. Как и прежде, сердце не забилось чаще от страха. Куда больше его нес ветер, воющий за решетками. Я закрыл глаза, казалось, на секунду, снова открыл их — и увидел совсем рядом…
— Эмма?..
Она рассмеялась. Я узнал, вспомнил этот смех.
— Джейн, милый Сэм. Я всего лишь Джейн.
Она была в сияющем доспехе, не таком, как во сне, а похожем на оперение огненной птицы. Кожу покрывал какой-то узор — тонкие золотые полосы и треугольники. Волосы были убраны, часть заплетена в замысловатые косы, голову венчал легкий венец. Вся она светилась. И только зеленые глаза смотрели все с тем же ласковым, лукавым вызовом, в который я влюбился.
— Ты замучился из-за меня, Сэм… совсем. Перестань. Я этого не стою.
Она погладила меня по щеке; я перехватил ее руку и прижал к губам. Холодная. Холодная… как звездный свет. И такая же недостижимая.
— Я погубила тебя, Сэм. — Она не попыталась оборвать странное пожатие, наклонилась ниже. — Погубила, пытаясь спрятаться за тобой от того, от кого не желала бежать. Я жестока. Всегда была. Ты не должен был меня любить.
— Ты… — я снова поцеловал легкую ладонь, — не помнишь? Как я убил тебя…
Второй рукой она погладила мои волосы. Коснулась губами лба, пряди упали, задели висок. Джейн пахла лесом и морозом, и я почти захлебнулся в этом запахе. От него сами начали смыкаться воспаленные веки, высохли слезы.
— Ты никогда никого не убивал. У тебя светлое сердце. Такое светлое, что даже тот, кто мучил тебя,
Она поцеловала меня еще раз, в уголок губ, и отстранилась. Встала, шагнула к окну, и там, в слабом свете, проявилась с ней рядом еще фигура. Человек в черном, краснокожий — тоже сияющий, с золотым узором по скуластому лицу. Джейн тихо произнесла:
— Я не исправлю твоих ошибок за тебя, мое Злое Сердце. Как бы ни хотела.
Не ответив, он подошел ко мне.
Он был огромным — и чем-то страшил. В волосах белел череп, глаза напоминали угли. Но он смотрел скорбно, так, будто собирался за что-то просить прощения. За что? Я никогда не знал его, не видел. Мне не хотелось, чтобы он приближался, чтобы заговаривал; я отвернулся к стене, моля наваждение — пусть в наваждении была Джейн — оставить меня. Но оно не оставило. Человек в черном подошел вплотную, присел на край койки, погладил мои волосы, — и словно невидимые ледяные пальцы сжали мне шею. Тогда я все понял.
— Ты — только сын своего отца, — прошептал незнакомец и, кажется, легко поцеловал меня в затылок. — Я никогда не трону тебя. Прощай.
Я обернулся и успел увидеть, как двое растворяются с лучами танцующей пыли. Я позвал Джейн, позвал еще раз, но снова слышал только голоса с улицы. Люди уже не требовали крови. Они кричали от страха, а может, выла буря. Я снова уснул. Без снов, светлых или дурных.
…Я просыпаюсь прямо сейчас, от кашля. Что-то мешает в горле, что-то рвется изнутри, хотя вчера весь день я не ел, а вечером мне вовсе и не приносили еды. Открыв глаза, продолжая содрогаться и биться, я вижу: на улице все еще кровавый, яркий рассвет. Он пробился в камеру, лежит полосами на полу. Действительно кровавый… кровь — и на моих руках.
— Сэмюель!
Этот голос. Совсем рядом. Я продолжаю кашлять, жмурюсь и слышу спешные шаги.
— Сэм… — Меня обнимают и прижимают к себе. — Ничего, ничего, так нужно…
Эмма — не Джейн, — говорит что-то еще, быстро, ласково и тихо. Мы раскачиваемся, точно я дитя, которое не может уснуть. От волос Эммы пахнет Оровиллом: пылью, дождем, апельсиновыми деревьями. Она теплая, как утреннее солнце. И я шепчу:
— Ты вернулась…
Почему-то в это не верится, почему-то она видится таким же привидением, как сестра. Теплый, живой, дрожащий призрак.
— Все вернулись. Все кончено.
Снова кашель сотрясает мое тело. Я торопливо отстраняюсь, почти скатываюсь с койки. Мне страшно поранить Эмму, случайно ударить, ушибить, как, видимо, я сделал вчера, когда она так торопливо, явно напуганная, сбежала от меня. Я корчусь на полу и не даю ей приблизиться, закрываюсь руками. Спазмы горячие, колкие, стремительно лезут к горлу, становясь все удушливее. Я содрогаюсь особенно яростно. Хриплю. И…
— Сэм!..
Кровь, снова кровь. Капли на полу, и там же — длинное угольно-черное окровавленное перо. Откуда?.. Я тяну к нему руку. Оно тут же обращается в прах.