Рыцарь
Шрифт:
— Так мне следует уехать, да? — тихо переспросил он.
— Ну, разумеется, почему бы и нет?! Поезжайте себе в Лондон, пошатайтесь там по вечеринкам! Можете встречаться там со всеми подряд красивейшими женщинами нашего столетия! У нас ведь теперь огромный выбор всевозможных столов!
Николас так и замер.
— Так вы хотите отделаться от меня, да?! — спросил он.
— Ну да, да, да! Мои изыскания пойдут только лучше, если вас тут не будет. Вы… да вы попросту мне мешаете! Вы же ничего не знаете о нашем мире! Вы едва-едва научились пристойно одеваться и все равно
Лицо Николаса исказила гримаса столь искренней боли, что это было уже свыше ее сил. Нет, он просто обязан убраться, уехать и позволить ей вновь добиться покоя — душевного и телесного! И, не желая терпеть перед ним унижение из-за того, что вот-вот расплачется, Дуглесс стремительно кинулась прочь. А оказавшись в своей спальне-гостиной, прислонилась к дверному косяку и залилась горькими слезами.
Надо как-то пережить это, — думала она, — отослать его прочь, а потом улететь домой и никогда более ни единого взгляда не бросать ни на кого из мужчин! Вот что мне надо!
Рухнув на постель и зарывшись лицом в подушку, она принялась беззвучно рыдать. Плакала она долго, пока не выплакалась и не почувствовала некоторого облегчения. И к ней вновь вернулась способность думать.
Как же глупо она себя вела! И что дурного мог совершить Николас? Она отчетливо представила себе, как он сидит где-то в темнице в ожидании казни за преступление, которого не совершал, а в следующее мгновение плывет сквозь воздушные сферы — и вот, пожалуйста, он уже в двадцатом столетии!
Она села на постели и высморкалась. Подумать только, как быстро он ко всему приспособился! Привык и к автомобилям, и к романам, и к странному для него языку, и к странной нище, и… да, и еще — к женщине, которая без конца хнычет к страдает из-за того, что ее отверг другой мужчина! И Николас так щедро делился своими деньгами, своим веселым смехом, своими познаниями!
А что сделала она, Дуглесс?! Пришла в ярость и разозлилась на него из-за того, что каких-нибудь четыре сотни лет тому назад он посмел вступить в брак с другой женщиной!
Проанализировав происшедшее в этом ракурсе, она почувствовала, что все выглядит почти юмористично. Она оглянулась на дверь. В комнате было темно, но из-под двери просачивался свет. Ой, а что она ему наговорила! Ужасные, просто кошмарные вещи!
Дуглесс чуть ли не опрометью бросилась к двери.
— Николас, я!.. — воскликнула она, но комната была пуста. Она подбежала к двери, выходившей в вестибюль гостиницы, но и там никого не было! Вернувшись в комнату Николаса, она заметила валявшуюся на полу записку — должно быть, он сунул ее под дверь. Она бегло проглядела ее — четыре строчки, написанные неразборчиво готическими буквами.
Дуглесс, разумеется, ничего не поняла, но зрительно записка выглядела как нечто написанное скорописью времен королевы
Надо найти его, извиниться, попросить остаться, сказать, что он очень ей нужен! При воспоминании о том, что она ему наговорила, у Дуглесс прямо-таки в голове зазвенело! Ну, конечно же, он умеет читать! И вполне прилично держится за столом! И он… — черт бы, черт бы, черт бы меня подрал! — мысленно выкрикивала она, мчась вниз по ступенькам лестницы и выскакивая из гостиницы прямо на дождь.
Скрестив руки перед грудью и обхватив себя ладонями за плечи, Дуглесс, опустив голову, помчалась куда-то дальше. Она обязательно должна отыскать его! Ведь он, скорее всего, и понятия не имеет о том, что такое зонт или плащ-дождевик! Он вполне может найти свою смерть — скажем, так яростно станет бороться с дождем, что не заметит, как попадет под автобус или под поезд! Да и отличает ли он вообще-то железнодорожные пути от дорожки для пешеходов?! А что, если он сядет в поезд? Он ведь даже не будет знать, где сойти или как вернуться обратно, если он все же где-то сойдет! — думала Дуглесс.
Она понеслась к зданию железнодорожного вокзала, но оно оказалось закрытым. Ну, и прекрасно! — решила она, откинув с лица холодные, мокрые волосы. Она попыталась было рассмотреть стрелки на своих часиках, но мешал дождь.
Похоже, был уже двенадцатый час ночи. Должно быть, она проплакала несколько часов! И Дуглесс даже вздрогнула при мысли о том, что за это время могло произойти с Николасом!
Она заметила вдали что-то черневшее в сточной канаве и бросилась туда, будучи уверенной, что это Николас — мертвый и лежащий там недвижно. Но это оказалось всего лишь тенью. Беспомощно моргая и пытаясь не щуриться из-за хлеставших в лицо дождевых струй, Дуглесс, дважды чихнув, вглядывалась в темные окна деревушки.
А может, он только что двинулся в путь? И на какое расстояние можно уйти за… Впрочем, она ведь даже не знает точно, когда он ушел! И в какую сторону мог направиться?!
Она бегом устремилась вдоль улицы, холодные струи дождя секли ноги и проникали под юбку. В окнах уже погасли огни, но завернув за угол, Дуглесс в одном из них вдруг увидела свет. Да это же паб! — узнала она. Там можно будет порасспросить и выяснить, не видел ли кто-нибудь Николаса!
Она вошла внутрь. Тепло и свет в пабе после дождя и тьмы на улице буквально ошеломили ее, и какое-то время она ничего не видела.
Совершенно окоченевшая, дрожащая, мокрая, она стояла у порога, постепенно приучая глаза к свету. И тут она услышала смех, показавшийся ей знакомым. Николас! Она помчалась на этот звук через все полное табачного дыма помещение.
Зрелище, увиденное ею, напоминало плакат с изображением семи смертных грехов: за столом, который, казалось, рухнет сейчас под тяжестью блюд с едой, восседал Николас; рубаха его была расстегнута чуть ли не до пупа, во рту торчала сжимаемая крепкими зубами сигара. Справа и слева от него сидело по женщине, и его щеки и рубашка были перепачканы губной помадой!