Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
— Так.
— А что я тут могу не благословить? Я что скажу этим людям: или в брак вступайте, или блудите, но только ни в коем случае не соблюдайте целомудрие? Это было бы странно. Я, конечно, спрошу, а по силам ли тебе целомудрие, чадо, но если увижу, что по силам, так какие к тому препятствия? Тут и благословения особого не требуется. Разве надо брать благословение на то, чтобы не грешить? Так?
— Так.
— Пошли дальше. Допустим, эти люди не хотят иметь собственности, а желают вести жизнь нестяжательную, и во всём находиться в послушании у своего духовника. Опять же, на что я тут могу не благословить? Нет уж, скажу, копите деньги, стяжайте
Все коротко и деловито улыбнулись.
— Итак, — рассудительно продолжил отец Иоанн, — мы и сами не заметили, как получили воина-монаха. Это вооружённый человек, соблюдающие три монашеских обета — целомудрие, нестяжание и послушание. Кажется, такого человека не за что анафематствовать? Что в его жизни не церковного? Его остаётся только похвалить за то, что пытается жить чище, чем большинство вояк. Церковь не найдёт, что возразить и не найдёт, что запретить.
Архимед, воскликнувший: «Эврика!», вряд ли выглядел счастливее, чем Серёга, когда отец Иоанн закончил.
— Блестящее богословское обоснование, — радостно провозгласил он. Батюшка при этих словах шутливо склонил голову в поклоне. — Просто, как всё гениальное. Принципиально неоспоримо. Но., — по лицу юноши пробежала тень, — Церковь никогда не признает этих людей монахами.
— А зачем тебе это? Ты хочешь быть монахом перед людьми или перед Богом? Если Бог увидит в тебе монаха (если увидит, конечно) неужели тебе этого не достаточно? Смотрю вокруг и вижу: иной монах — и не монах вовсе, а человек в чёрной одежде. Обеты свои презрел, живёт для себя, а не для Бога. А иной старичок-мирянин, никогда о монашестве не помышлявший, по жизни, по душе — настоящий инок. Спрашиваю себя: кто из них перед Богом предстанет монахом? Правильный ответ: неизвестно. Это тайна, которую ведает лишь Бог.
— Значит, Церковь всё-таки не даст воинам монашеского пострига?
— Пока — точно не даст. Церковь, видишь ли, ничего не изобретает и не выдаёт патенты на изобретения. В Церкви всё происходит по-другому. Скажем, появилось в жизни что-то новое. Церковь ничего по этому поводу не говорит, потому что и говорить тут, может быть, не о чем — завтра это новое исчезнет, не приживётся и не будет темы для обсуждения. Но, предположим, это новое проходит проверку временем, крепнет, разрастается, овладевает умами и душами. Тогда Церковь говорит: «Это наше» или «Это не наше». Так ведь было и с самим монашеством. Ранняя Церковь монашества не знала, и преподобный Антоний Великий, когда решил жить в пустыне уединённо, проводя свои дни в молитве, не побежал в патриархию, чтобы запатентовать новый способ христианской жизни. Он в пустыню и побежал. Потом Фиваида наполнилась его последователями, такой образ жизни стал чрезвычайно популярен среди христиан. И только потом Церковь сказала: монашеский образ жизни есть подлинно христианский. А ведь по началу тут были немалые сомнения. Церковь не торопится благословлять, потому что сразу не может быть известно, благословит ли Господь? А ты иди своей дорогой, главное церковным установлениям не противоречь, но и на одобрение не напрашивайся.
— Значит, пострига искать не надо?
— Пока — точно не надо. Пойми главное: монашество — дело очень личное, это дело между человеком и Богом. Церковь может, например, лишить священника сана, но она никогда не лишит монашества, ибо монашеские обеты приносятся Богу, и не человекам этот союз расторгать. Ты можешь и без пострига
— Батюшка, я прошу вас стать моим духовником.
— О-хо-хо… Ты не думай, что мы с тобой сейчас договор подпишем. Хотя я не запрещаю тебе смотреть на меня, как на своего духовника. Это скорее твой вопрос, чем мой. Приезжай, если хочешь. В духовном совете, в исповеди не откажу.
Ставров и Шерхан слушали этот разговор с вниманием столь напряжённым, как если бы каждое слово отца Иоанна было обращено к ним, хотя батюшка, казалось, вообще про них позабыл и обращался только к Серёге. Но вот батюшка неожиданно метнул цепкий взгляд в Ставрова и спросил:
— Ты хочешь стать таким, как командор тамплиеров Эмери д'Арвиль, погибший под Ла-Форби в 1244 году?
— Хочу, — просто ответил Ставров.
— Предполагаю, что сей рыцарь явился тебе, чтобы указать путь твоей жизни, подать пример. Серёжка ведь ни в чём бы не смог тебя убедить. Как может какой-то сержантишка в чём-то убедить капитана? Впрочем, ты подумай. Никто тебе не скажет, что ты должен делать и как жить. Ты умеешь принимать решения, и ты примешь решение. А ещё у меня вопрос к нашему братку, типа бригадиру, сиречь лидеру организованной преступной группы. Любишь ли ты Христа всем сердцем?
— Батюшка, я ведь всегда верил в Бога, — несколько растерянно сказал Шерхан.
— Ну да, верил. Перед каждой стрелкой свечки в церкви ставил. Самые дорогие свечки. Если бы в церкви продавали пудовые свечки, ты бы ставил пудовые.
— А разве это плохо? — Шерхан растерялся ещё больше.
— Плохо ли, хорошо ли? Откуда я знаю? Не надо так много ждать от убогого Валидола. Ты не ответил на мой вопрос: любишь ли ты Христа?
Шурка смотрел в стол, наверное, целую минуту, а потом растерянно и прочувствованно сказал:
— Я бы очень хотел любить Христа.
— А вот теперь ты ответил на мой вопрос. Бог в помощь, чадо Александре. И вот что я скажу вам всем троим. Держитесь вместе, как братья. Вы трое нужны друг другу.
Они по очереди подошли к батюшке под благословение и попрощались. Обратно на электричку шли втроём, но молчали. Потом Серёга без предисловий сказал:
— Возьмите меня в своё охранное предприятие.
— Ботаник, ты когда-нибудь оружие в руках держал? Только не рассказывай, что в армии тебе пару раз разрешили «калаш» потрогать, — усмехнулся Шерхан, впрочем добродушно и беспонтово.
— У меня первый разряд по биатлону, — не обиделся Серёга.
— Вона как. Увидимся в тире, стрелок.
Серёгина мысль фонтанировала теперь в плоскости практической. Он разрабатывал принципы, на которых будет основано военно-монашеское братство, в истории России небывалое и практически ничем не отличающееся от Ордена тамплиеров. Основная проблемы была в том, чтобы увязать монашескую реальность, совершенно чуждую современности, с экономическими, юридическими и социальными реалиями постсоветской России. Начало их эксперимента пришлось как раз на судьбоносный для страны 1992 год.