Рыцарский пояс. Тень Северного креста
Шрифт:
Воины, что привели ее сюда, ушли, не сказав ни слова, однако не забыли задвинуть засов с наружной стороны двери. Малгожата готова была разрыдаться, но тут засов снова заскрежетал, и в комнату вошла женщина – худая, бледная, с морщинистым лицом, с виду совсем старуха. Бросив взгляд на девушку, она сразу кинулась ее успокаивать:
– Не надо плакать, дитятко, от слез пропадает красота и старится тело.
– А зачем мне теперь красота, когда я оказалась в этом подземелье, как в клетке? И отец мой меня здесь не отыщет, и жених теперь женится на другой.
При мысли о молодом Адаме из Стрельны, красивом
– У тебя нет времени плакать, красавица моя. Скоро сюда придет этот зверь лютый, комтур здешний, и возьмет твое молодое тело просто так, ради ему одному ведомых целей. Он не любит слез, и тебе будет только хуже, если ты не сумеешь сдержать себя.
Глаза девушки расширились от ужаса в ожидании того, что ей уготовано, но женщина не дала ей расплакаться вновь.
– Тебе еще повезло, девушка, что тебя будет брать один только комтур, а не все воины гарнизона, как было когда-то со мной. А сейчас тебе следует искупаться и смыть с себя грязь и усталость. Может, и отдохнуть еще успеешь до вечера, когда зверюга этот сюда спустится. Уж он и одного дня ждать не станет, проклятый.
За дверью послышался шум, и в комнату внесли несколько больших бадей с горячей и холодной водой. Женщина вытащила из угла большую лохань и наполнила ее. Малгожате так захотелось вдруг почувствовать себя чистой, что она не стала упираться и послушно шагнула в горячую воду. Женщина быстро и сноровисто искупала ее, отмыла грязь с кожи и волос, и стало ясно, что перед ней не просто сельская девушка, как показалось вначале, а панна.
– Кто ты? – удивленно спросила она, подавая девушке чистую рубаху, что лежала на кровати в маленькой боковушке. – Ты ведь не из села.
– Я дочь пана Гжегожа из Гжелицы, панной Малгожатой меня зовут.
Женщина горестно покачала головой. Вот ведь до чего дошло, эти изверги уже и панских дочерей, как холопок каких, в рабыни берут.
– А я Опка, панна Малгожата, и мне велено служить вам и быть подле вас неотлучно.
И она принялась расчесывать волосы своей новой хозяйки, просушивая их перед огнем камина.
Малгожата же, расслабившись в теплой воде после всех своих злоключений, засыпала прямо на месте. И Опка отвела ее к кровати. Пусть девушка немного отдохнет перед тем, что предстоит ей, бедняжке. Однако долгого отдыха не получилось. Не прошло и часа, как дверь снова распахнулась, и на пороге появился сам Фридрих фон Аппельштат. Он окинул взглядом комнату, уже приведенную в порядок проворной Опкой, и пожелал незамедлительно видеть свою новую рабыню.
Когда Малгожата предстала перед ним, комтур довольно усмехнулся:
– А ты лучше, чем мне показалась поначалу, хотя это и не важно. Нам с тобой ведь не любовь крутить, а дело делать. Мы, рыцари Христовы, женщин любить не должны, но иметь их – для дела, разумеется, – можем. Вот и тебя я сейчас возьму. Давай, раздевайся и ложись на эту большую скамью. Так мне нравится больше, чем среди перин в каморке.
Малгожата замерла в ужасе.
– Ну, что же ты? – поторопил ее комтур, начиная сердиться.
Тут Опка быстро подошла к девушке и помогла ей снять рубашку и лечь на голую и твердую, но широкую скамью. Комтур удовлетворенно кивнул, подошел
– Да, я большой и могучий, – с удовлетворением констатировал комтур, – и дети у меня получаются хорошие.
С этими словами он, нисколько не смущаясь присутствием служанки, навалился на девушку и сразу же принялся за дело, не обращая внимания на вопли боли и ужаса. Трудился он долго и старательно. Когда поднялся, измазанный кровью, был вполне доволен.
– Помой меня быстро, женщина, – кивнул Опке, – не люблю я грязным ходить.
И пока служанка тщательно, но осторожно обмывала его мужские доблести, он повернул голову к Малгожате, которая осталась лежать на скамье, не в силах двинуться с места от боли и отчаяния, охвативших ее.
– А ты, девушка, готовься принимать меня каждый день, до тех пор, пока не понесешь. Уж постарайся сделать это поскорее – и мне, и тебе лучше будет. Не очень-то я люблю эту работу, но делать ее должен.
И он покинул комнату.
Малгожата решила, что жизнь ее кончена. Она была раздавлена сознанием того, что стала просто племенной кобылой для этого чудовища. Даже жеребец покрывает свою избранницу с какой-то видимостью страсти. А этот, она не знала, как и назвать его, растерзал ее тело, не сказав даже доброго слова. Зверь! Чудовище! И как с этим можно жить дальше?
– Удавлюсь, – яростно проговорила она, – все одно удавлюсь. Не стану ему кобылой жеребой.
– Да ты не ярься, девонька, – проговорила с жалостью Опка, – дай-ка я тебя отмою, и отдохнешь немного. Нелегко тебе пришлось, да, хотя другим бывало куда хуже. Однако руки на себя накладывать – это ж грех великий.
Она помогла девушке подняться, смыла кровь и следы мужчины с ее тела и уложила несчастную в постель. А сама села рядом.
– Когда меня захватили в плен эти звери окаянные, мне было пятнадцать, – начала она. – Брали меня прямо во дворе, на раскисшей земле, всем скопом. Как я выжила, сама не понимаю. Потом приставили меня к работе, в замке убирать да комтуру прислуживать. Тогда другой здесь был, таким не баловался. Но с воинами гарнизонными было мне трудно. Любой из них брал меня, когда хотел и где хотел. На мое счастье, понести я не смогла. А через несколько лет меня оставили в покое. Красавицей я никогда не была, а тут и состарилась как-то очень быстро. С тех пор просто служу в замке, а они себе другие развлечения находят.
Женщина тяжело вздохнула, вспоминая пережитое.
– Я ведь тоже руки на себя наложить хотела, – продолжила она свой рассказ, – но меня остановил местный священник. Старенький был совсем, но не злой, как другие. Душу человеческую понимал. Он и научил меня терпению. И ты терпи, голубка. Жизнь ведь на этом не кончается, может, и смилуется над тобой Господь, подсобит в родные края вернуться.
– Ты думаешь, такое возможно, Опка?
– А почему нет? Не век же тебе в этом подвале сидеть. Как понесешь, так тебя на свет божий выпустят. Сторожить будут строго, но все в руках Господа. Нельзя терять надежду.