Рюрик. Полёт сокола
Шрифт:
— Сватов засылать? — ещё более взъярился Бажан, хватая первую попавшую под руку палку. — Да ты сначала добро накопи, хозяйство заведи, а потом про женитьбу мысли! — Купец проворно ринулся в сторону Ольга, который поспешно скрылся за калиткой и был таков.
Ефанда нашла брата сидящим на камне у воды. Он сидел неподвижно, обхватив голову руками.
— Ольг! — осторожно тронула она за плечо. Юноша не отзывался. — Что, опять прогнал? — спросила она и уселась рядом. — Может, оно и к лучшему, — по-взрослому проговорила девчонка, — не нравится мне твоя Велина… Красна, знамо дело, да
— Много ты понимаешь! — утирая глаза от невольных слёз, сердито обронил юноша. — Всё равно моя будет! — с вызовом произнёс он и стал с силой бросать в воду камни.
— Чего зазря-то водяника с русалками тревожишь? — спросила сестра. И вдруг насторожилась. — Слышишь, кричит кто-то?
— Где? — навострил уши Ольг.
— На улице, пойдём скорей! — И брат с сестрой побежали в посёлок.
Ещё издали они узрели босоногого мальца, который размахивал руками и кричал:
— Нурманы! Нурманы идут!
На улицу стал выбегать всякий люд: кузнецы, скорняки, женщины, дети. Некоторые мужчины с вилами и рогатинами, иные с пиками, а то и мечами.
— Неужто опять грабёж? — вопрошали друг друга люди.
— Нет, купцы! — отвечал на бегу малец.
— Знаем мы этих купцов. Я прошлый раз двоих на вилы поднял, когда они мой двор грабить пришли… — мрачно молвил могучий словен.
— Говорят, на них мор напал, хоронить своих будут…
— А чего орёшь-то, коли они не грабить, а хоронить пришли? — спросил кузнец Кряж.
— Да не ору, я к старосте бегу, вы ж сами первые меня спрашивать начали! — с обидой в голосе отвечал малец и, решительно махнув рукой, быстро побежал по улице в сторону дома старосты — отца Ольга и Ефанды.
— Так речёшь, ярл, от неведомой болезни воины твои померли? — прищурив правое око, молвил коренастый староста Приладожья с белыми, чуть «позолотившимися» от работы на солнце волосами.
— Да, хёвдинг, именно от болезни, — закивал своей большой головой, похожей на медвежью, ярл по имени Лодинбьёрн — Косматый Медведь. — Выдели нам место для погребения усопших, чтоб мы по нашему обычаю их достойно проводить смогли… — Его слова переводил сухощавый невысокий воин с водянисто-невыразительными очами и обязательной для всех викингов бородой, которого именовали Ас-скальд, — что по-нурмански означало «божественный певец».
В полной мере значение его имени раскрылось только тогда, когда мёртвых викингов сложили в доспехах и вместе с оружием на погребальный костёр из брёвен и оградили камнями в виде лодии. И тут скальд, выйдя вперёд, запел. Он пел красивым и мощным голосом о славных родах, из которых вышли погибшие викинги. О великих богах, которым они служили, о подвигах, которыми прославились воины Одина, Тора и Тюра. О прекрасной Вальгалле, в которой боги ожидают павших героев, чтобы взять их в своё небесное войско и вместе с ними вступить в Конце Всех Времён в последнюю битву с силами Тьмы.
«Боги любят только воинов!
Боги ждут в Вальгалле тех героев, кто умирает в битвах!
Вы будете пить там божественный эль из чаши, которая никогда не иссякнет! Вы будете охотиться на оленей, медведей и кабанов, счёта которым, кроме богов, никто не знает! Вы будете гибнуть в бесчисленных схватках и каждый раз воскресать снова, чтобы бесконечно наслаждаться звоном оружия и шумом битвы!
Такова
Идите же, мужественные воины, прямо в Вальгаллу дожидаться там последнего боя, в котором вы будете сражаться рядом с богами, подобные богам!» Об этом пел скальд.
В Приладожье издавна живут рядом словене, весь, чудины, варяги, встречаются также даны и свеи, даже норвеги, потому некоторые жители посёлка разумели нурманскую речь и переводили песнь своим соседям. Хотя все знали, что викинги на самом деле больше разбоем, чем торговлей промышляют, но пламенная песня искусного в слове скальда задела слушателей до глубины души. Иные приладожцы, вслед за нурманами, роняли невольную слезу.
Ольг с Ефандой тоже присутствовали на погребении викингов. Юноша зачарованно слушал певца, и пред очами так и вставали морские походы и жаркие сражения.
Когда скальд закончил песнь, ярл взял горящий факел и поджёг кострище с телами мёртвых.
— Пойдём отсюда, — потянула его за рукав сестра, глядя огромными смарагдовыми очами, полными какого-то неведомого страха, — пойдём, братец, неладно здесь! — Ольг нехотя пошёл в посёлок с Ефандой. На пристани, где у причала стоял нурманский драккар, юноша невольно остановился.
— Гляди, Ефанда, какая лодья, как добротно сработана, верно, хороша в ходу, — восторгался Ольг, оглядывая чёрные борта драккара, его выкрашенную синим корму и нос, который венчала голова злобно оскаленного медведя. Юноша всё ещё был под впечатлением песен Ас-скальда.
— Нет, — упрямо замотала головой младшая сестрёнка, — страшный он, чёрный, не токмо снаружи, но и по сути своей, кровь тут, братец, беда! — И она снова стала тянуть его за рукав, как на нурманском погребалище. Ольг хотел на сей раз воспротивиться и остаться, но, взглянув в очи Ефанды, как часто бывало, не смог перечить ей и дал увести себя, иногда оглядываясь на дивную нурманскую лодью.
«Надобно будет самому прийти, без Ефанды», — решил про себя юноша.
— Плутоват сей купец нурманский, — говорил дома за вечерним столом староста. — Речёт, от болезни неведомой его гребцы умерли, да меня-то не обманешь, рубленые раны на телах покойников я заметить успел…
Эту ночь Ольг почти не спал, ворочаясь на душистом сене под навесом из сосновой коры. Мысли о Велине, о прочном драккаре, несущем в себе мощь морских просторов и грубую силу суровых бородатых воинов, о своём предназначении в жизни, и ещё образы чего-то неведомого, но важного и значимого — всё смешивалось, причудливо переплетаясь. Отец Ольга с Ефандой происходил из старинного рода кельтских друидов, и способность порой зреть неведомое была привычной с самого детства. Даже имя «Ольг» все воспринимали, переводя с языка вепсов, как «солома», что подходило к цвету волос, но отец открыл ему кельтское значение имени и предупредил, что никто случайный того значения знать не должен, тогда оно проявится в полную силу и определит его жизнь. Ощущение, что что-то должно произойти этой ночью, не покидало молодого кельта весь вечер, потому он не пошёл спать домой, а улёгся на сеновале. Звёздное небо, духмяное полевое сено, таинственные звуки ночи и ощущение огромности мира давали простор чувствам и разуму, телу и душе. Иногда мысль прерывалась, и виделись какие-то кровавые стычки, большие сражения, многие лодьи и лица воинов…