Рюрик. Полёт сокола
Шрифт:
— Нет, он не пошёл по стезе жрецов. Отец многое умеет, но в последнее время ткачеством с матерью занялись, из шерсти, льна, конопли полотно делают и рубахи шьют и паруса. А ещё масло льняное да конопляное отжимают, иногда мы живицу сосновую собирали, коли добрый заказчик попадался… — глаза кельта опять блеснули, а голос дрогнул.
С ещё большим волнением Ольг ступил на родую пристань Приладожья, таким его князь не видел даже перед битвой. Его беловолосый соратник то и дело оглядывался по сторонам и даже, прикрывая очи, ловил воздух ноздрями. Они пошли вдвоём по улице к дому недавнего викинга, не дожидаясь, пока пристанет
Радости родителей не было предела, они бросились обнимать запропавшего сына. Мать утирала светлые слёзы, отец хлопал по плечам и груди возмужавшего наследника, исполняясь гордости за его крепкую стать.
— А что ж ты безбородый, али не растёт? — подначил отец гладко выбритого сына, но потом взглянул на Рарога и только качнул головой.
— Когда я был викингом Хвитрбартом, у меня была борода, — отвечал, смеясь, Ольг, — а у Рарога это не принято.
— Мы воины, — отвечал Рарог, — жертвуем свои волосы богу Перуну, и он покровительствует нам в битвах.
— А где же Ефанда? — спросил Ольг, когда прошли первые мгновения бурной встречи, раздачи подарков, знакомства с Рарогом и последовало приглашение к столу.
— В лесу она, травы собирает, а когда будет — неведомо, может, к вечеру, а может, и через два дня, — ответил отец, муж крепкой стати с покатыми плечами и такими же, как у Ольга, бело-золотистыми волосами.
— Жаль, если не свидимся, — молвил Ольг, усаживаясь за крепкий дубовый стол в широкой горнице на знакомое место, — я ей подарок привёз…
— Ты, сыне, кликни народ-то к нам за стол, сколько поместится, столько и зови! В тесноте, как говорится, да не в обиде!
— Не переживай, дядька Дубрен, — обратился к нему Рарог, — мои воины уже заботятся о себе, костры разводят, кашу варят, припасов у нас хватает!
— Ну, с братом-то своим познакомишь, да с кормщиками? Давно мы таких именитых гостей не привечали, шутка ли, внуки самого Гостомысла пожаловали из-за моря Варяжского! — качал головой Дубрен. — Ну, рассказывайте, как течёт ваша жизнь заморская, — рёк он, когда несколько варяжских мореходов уселись за столом.
Мать, видимо, из местных словен, русоволосая, с голубыми, как лесные озёра, очами, хлебосольная и, по всему, мягкого характера, суетилась с угощениями.
— Да вы пробуйте-то всё, что на столе есть, уж прощения просим, не ждали ведь, потому и нет особых разносолов, мы люди простые, а тут сам Радогощ таких гостей послал, — переживала хозяйка за скромность стола. — Вот грибочки наши, рыбка свежая совсем, я у соседа взяла, у Глобы-то, — кивнула она сыну, — прямёхонько с лодки. Мы его конопляным жмыхом снабжаем для ловли, а он нам за это рыбу свежую к столу. Вот печёная, а это жареная на нашем льняном масле. Скоро уж и дичь поспеет. Вы-то молодые да крепкие, вам добре есть надо, притом с дороги… — всё частила не помнящая себя от счастья мать Ольга.
«Наверное, дочь на мать похожа, — подумал Рарог, — небось, такая же говорливая да хлебосольная».
— Вы, молодёжь, перво-наперво сига нашего вяленого отведайте, такого больше нигде не встретите, да и прочая рыбка у нас другой вкус имеет, чем морская, вот и поравняйте с той, что вам в иных местах отведать приходилось, — степенно рёк широкоплечий хозяин дома. — Кто из вас женат, аль нет? — хитро глянул он на молодых воинов.
— Я жену имею и дочь, а что? — спросил Рарог.
— И я, — отозвался кормщик.
— Тогда вам
Едва он это вымолвил, как скрипнула входная дверь, и в горницу скорым бесшумным шагом вошла юная девица лет пятнадцати-шестнадцати. Босоногая, в льняном платье с мелкой вышивкой по кромке подола, на груди и оплечье, она оказалась совсем не похожей ни на русоволосую плотного сложения мать, ни на могучего отца. Тонкая, подвижная, беловолосая и зеленоглазая, она смерила гостей пытливым взглядом, остановившись на брате. Казалось, радость его возвращения смешалась с некой внутренней тревогой, которая остановила девушку на пороге и препятствовала открытому выражению чувств. Да ещё столько гостей… Обычно невозмутимый Ольг тоже заметно заволновался и поспешно принялся рыться в своей походной морской суме из тюленей кожи. Затем, подойдя к сестре, вместо приветствия повесил ей на шею необычное ожерелье, свитое из тонких серебряных нитей. Концы его были разомкнуты и завершались головами полуптиц-полуженщин, глядящих в разные стороны.
— Я возвращаю тебе торквис, как обещал, — молвил Ольг, но сестра вряд ли слышала его слова. Она замерла, осторожно прикоснулась перстами к подарку, очи её были закрыты. Рарогу вдруг показалось, что по неподвижному стану девицы пробежала какая-то невидимая волна, а когда Ефанда наконец подняла ресницы, молодой варяг поразился свершившемуся преображению. Вместо озорных зелёных очей на него смотрели глубокие смарагдовые омуты, в которых не осталось ни озорства, ни детскости, напротив, будто сама мудрость безвременья глядела на князя, пронизывая его всего: нынешнего, прошлого и будущего. Сильный муж и опытный поединщик, он не мог ни отвести своих очей, ни противостоять неведомой силе. Когда Ефанда наконец отвела взгляд и, повернувшись к брату, спросила: «Где добыл?», Рарога «отпустило», но волна непривычной слабости ещё несколько раз прошла по телу.
— Не заботься, не в бою и не силой, — стараясь спокойно выдержать взгляд сестры, ответил воин. — Тот, что ты подарила, спас мне жизнь, но я его лишился. Когда же мы с купцами и Рарогом, — кивнул на варяга Ольг, — пришли в Галлию, где ещё встречаются старые мастера, что могут сделать настоящий торквис, я с большим трудом нашёл такого. Но мастер не делал женских оберегов, ведь это другая, женская магия. Я уже отчаялся, когда в день отплытия ко мне подошла женщина — не старая и не молодая, произнесла по-кельтски только одну фразу: «Это для твоей сестры» и подала мне этот торквис. Я спросил, сколько он стоит, но женщина лишь улыбнулась в ответ, как улыбаются несмышлёным детям, и повернулась, чтобы уйти. Тогда я взял её руку и вложил в неё свой кошель, все деньги, которые я получил за охрану купцов до галльской земли…
Ефанда ещё мгновение испытывающее смотрела в очи брата, а потом, не сказав ни слова, стремительно, как и вошла, покинула светлицу.
Ольг снова принялся что-то искать в своей дорожной суме.
— Княже, я схожу, товарища проведать надобно, давно ведь не виделись, — отчего-то отводя взор, молвил Ольг.
По челу матери пробежала тень.
— Сыне, погоди, мне тебе сказать нужно… — Она поднялась из-за стола и, подойдя к Олегу, что уже стоял у двери, что-то тихо зашептала ему. Чело воина враз помрачнело, могучие рамена опустились, он с трудом выдавил из себя только: