Рюрик
Шрифт:
Бэрин же, казалось, думал, продолжать разговор или нет. «Раз начал, то надо постараться убедить молодого, только начинающего постигать жизнь князя в разумности своих намерений, сделать его своим другом, раскрыв ему страдания своей души».
— Ребенком я уже знал речь Бренна, — повторил жрец уже спокойнее, изредка поглядывая на притихшего и задумавшегося Рюрика, — но не вникал в ее смысл. Отец же строго-настрого запрещал мне произносить ее на людях. «Держи знание для себя и учись понимать жизнь!» — вот был его завет. Я много размышлял и к твоим нынешним годам понял, что движет людьми, но ни разу не сознался
Бэрин встал, вышел из-за стола, чуть-чуть помедлил и вдруг яростно произнес:
— Как я завидовал твоему отцу! Рюрик вспыхнул. Бэрин заметил это и, успокаивая его, торопливо продолжил:
— Нет, здесь не замешана твоя мать, хотя она и была красавицей. Я… добровольно отказался от нее, — пояснил он, не опустив глаз под пронизывающим взглядом князя. — Да она и не подозревала, что я любил ее. Бэрин вдруг обхватил голову руками. — Это была только моя тайна! Но сколько еще тайн витает вокруг тебя, мой рикс!.. — воскликнул он.
Рюрик покачнулся. Звук, похожий на слабый стон, вырвался из его груди и напугал жреца.
— Что с тобой? — испугался Бэрин и бросился к князю. — Сядь сюда, к столу, и выпей вот этот отвар, — настойчиво предложил жрец, заботливо пододвигая глиняный кувшин, стоявший на столе. — Пей, не бойся, изводить я тебя не собираюсь, — заверил он рикса и неожиданно для себя погладил его по плечу. — Как ты слаб! — тихо вздохнул верховный жрец и почти грубо потребовал: — Пей же! И скорее!
Рюрик взял кувшин, подержал его в руках, затем поднес ко рту и попробовал отвара.
— Вкусно, — сознался он и, отпив несколько глотков, нерешительно поставил кувшин на стол.
— Понравилось? — тепло спросил Бэрин. Рюрик молча кивнул головой.
— Тогда пей еще! Ты мало выпил.
— А тебе? — улыбнулся князь. — Это же очень ценный цветочный отвар… удивленно заметил он и нерешительно протянул руку к кувшину.
— Не беспокойся, мне хватит. Пей! — потребовал Бэрин, уже смеясь. Он подвинул кувшин ближе к князю, а сам дотронулся до его шеи. — Да у тебя жар! — воскликнул жрец и засуетился всерьез.
Но Рюрик ощущал только озноб и странную слабость во всем теле.
— Ты должен допить отвар до конца. Он целебный… — уже приказал друид солнца, и князь повиновался ему.
Бэрин облегченно вздохнул.
— Теперь отдохни, — ласково предложил он князю, — полежи. — Жрец метнулся к широкой скамье, покрытой потертым ковром. — Иди сюда. Сон, наверное, давно бежит от тебя: слишком большую ношу принял ты на свои молодые плечи…
— Нет, — твердо ответил Рюрик. — Скоро пройдет… Мне уже лучше, устало проговорил он и спиной привалился к стене.
— Это у тебя от раны. Ты повязку утром менял? — снова заботливо и обеспокоенно спросил Бэрин, суетясь возле князя.
— Не помню, — отмахнулся Рюрик. — Я к тебе торопился: за Аскольда боялся, — слабым голосом добавил он и закрыл на минуту глаза.
— С ним ничего не случится, пока я беседую с тобой, — внимательно наблюдая за состоянием рикса, медленно и опять по-доброму проговорил друид.
— Глашатаи уже бегают по селению? — Сомнение все же не оставляло Рюрика. Он посмотрел на окно гридни, хотел подняться со скамьи, но, к стыду своему, почувствовал, что еще слишком слаб.
— Еще нет. — Бэрин перехватил взгляд
Рюрик решил все же предупредить жреца:
— Знай, всемогущий друид солнца, что глашатаи не успеют и рта раскрыть, как будут схвачены моими людьми: Аскольда я казнить не дам! — Рюрик вдруг почувствовал в себе силу говорить, и говорить громко.
Бэрин весело рассмеялся:
— До чего же ты хорош в гневе! И как похож на мать! — воскликнул он и тут же осекся. «Ну как мне высказать тебе все, что накопилось у меня в сердце?!» — с горечью подумал он.
Рюрик чутко уловил его волнение. В его памяти всплыло слово «тайны», так поразившее его в устах жреца. «Тайны!.. Какие еще тайны могут витать вокруг меня?» — чуть ли не вслух произнес он, но сдержался; страх, неожиданный страх сковал его уста. Он испугался, что не выдержит новых откровений.
Бэрин внимательно посмотрел на князя: лицо Рюрика слегка порозовело и стало сосредоточенным, он чуть собрался, словно для прыжка или ловкого удара по противнику: руки полусогнуты и напряжены — поза ожидания неизвестности.
— Итак, ты завидовал моему отцу, но моя мать здесь ни при чем, поспешил напомнить князь жрецу, чтобы вернуть его мысли в прежнее русло.
Бэрин молчал.
— Ты раздумал говорить? — удивился Рюрик, но тут же понял, что происходит со жрецом, и сделал паузу, давая ему время вновь войти в роль вещего прорицателя. Озноб у князя действительно стал проходить, и он почувствовал себя значительно лучше, но только физически. Состояние его души оставалось трепетным и тревожным, и это не нравилось ему.
Наконец Бэрин решительно продолжил:
— Я завидовал твоему отцу только потому, что он был сыном князя, внуком и правнуком князя, а я был сыном верховного жреца, внуком и правнуком верховного жреца. Наше положение в племени ничто не могло изменить, — с явной досадой проговорил Бэрин, довольный тем, что Рюрик ждал продолжения разговора и так непосредственно проявил интерес к той, скрытой от всех остальных соплеменников второй стороне жизни верховного жреца.
— Уже твой прадед вел воинов племени против данов, свеев и жестоких германцев. Уже дед Верцина вершил дела племени, веря в воинское искусство твоего прадеда! А мой прадед лисой метался из стороны в сторону и выгадывал, что лучше — позор в золоте или нищета в почете. — Бэрин глубоко вздохнул, тайком глянул на Рюрика, который с любопытством слушал его, гут же отвел глаза и продолжил: — В тот день, когда мой прадед должен был встретиться с дозорными данов и передать им боевые секреты твоего прадеда, его спасла разведка твоего предка, решившая, что он за-блу-дил-ся в поисках целебных трав и ракушек. Он так дрожал от страха и был таким жалким, что никто не заподозрил его в измене, — брезгливо проговорил Бэрин, передернул плечами и как-то весь съежился. Рюрик внимал друиду солнца с той жадностью, с какой преклоняют слух только к истине. — Такова наша семейная тайна. Я жил с грузом этой тайны тридцать лет — теперь нет семьи и нет позора, — заключил Бэрин. Он поймал себя на мысли, что его откровения тяжелы для князя, что тот не может понять его, что его отчаяние чуждо ему, но непонятная сила заставила его продолжить.