Рюрик
Шрифт:
Год прошел, как дом князя, поставленный в самом дальнем углу городища, там, где начинался лес и примыкала к реке уютная тихая пристань, на которой двадцать ладей никогда не дремали, приобрел жилой вид, но лишь за счет постоянно курившейся над крышей струйки дыма. В целом же жилище рарожского князя, выглядело сиротливо и угрюмо. Не было уже на дворе Рюрика тех шумных, веселых сборищ, которыми славился его дом в Рарожье. Сюда уже не бегали дети с соседних дворов: мальчики — чтобы похвастаться своей удалью, девочки поучиться рукоделию у жен князя. Здесь не шумели и жены его, словно разучились говорить. Сюда не заходили ненароком соседки поговорить-потолковать
В дом приходили лишь служивые, военные люди и глухими безучастными голосами докладывали своему окружному военачальнику о том, как идет служба. Рюрик в одежде рарожского князя с неизменной тяжелой серебряной цепью е соколиным профилем на овальной бляшке, висевшей на груди поверх кожаной сустуги, осунувшийся, хмурый, с постоянным взглядом исподлобья, с отросшими до плеч волосами молча выслушивал их, сокрушенно покачивая головой, и лишь иногда, когда все ждали от него решающего слова, произносил:
— Не горячитесь, чую: надо потерпеть.
Дружинники в растерянности разводили руками, в недоумении пожимали плечами. Роптали: что-то князь их уж больно сонным стал — али жены его прихворнули, али замучили наложницы, а может, Эфанда здесь, у словен, слаще стала.
Все-то их князь оглядывается, все-то о чем-то думает… Долго ли так будет-то?
А Рюрик молчал.
Прошла первая зима в чужом краю. Князь все молчит.
Стаял снег. Минула одна весна, наступила другая…
Неожиданно князь ожил, взялся за дело. Проверил, крепки ли ладьи, не рассохлись ли у них донья. Наконец собрал дружину, мрачно оглядел воинов: лица у многих хмурые, сонные; кони вялые, ровно несытые.
«Да… князь рарогов должен быть всегда стоек!» — невесело вспомнил он совет Юббе, оглядывая соплеменников. «Даже когда тебя выбьют из седла?.. зло спросил он самого себя и тут же спохватился. — А кто меня выбил из седла? У меня есть крепость, дом, Эфанда и какая-никакая, но своя дружина!» — трезво оценил он свое нынешнее положение и крепче натянул поводья.
— Что-то не нравитесь вы мне, мои удалые дружинники! — громко крикнул князь, чтоб услышали его все две тысячи воинов, и широко улыбнулся.
Воины не поверили своим ушам и глазам.
— Неужто ожил? — заговорили они. — И впрямь улыбается!..
По рядам разнесся шумный говор, смех, и до Рюрика докатились радостные выкрики: «Слава Святовиту! Живой наш князь!»
— Живой-живой, — смеясь ответил он и твердо добавил: — И вам помереть не дам! — Князь поднял правую руку, приветствуя воинов, и дал дружине просмеяться, — Как подсохнет земля, проведу проверочный бой! — задорно предупредил он и звонко выкрикнул: — Чтоб кони у всех были резвые, сытые, какие только угодны Перуну! Мечи и секиры — острые, послушные вашим ловким рукам и достойные бога Сварога! А сейчас — разминка! И да будет доволен нами Святовит! Дагар! Командуй разминкой! — приказал князь. Он резко повернул голову к своему знатному соплеменнику, а затем так же резко от него отвернулся.
Обрадованный Дагар бодро отозвался:
— Слушаю, князь! — но, заметив эти крутые повороты князя, насторожился: что бы это значило?
Да, Рюрик старался не смотреть на Дагара. Сегодня он не мог видеть доброжелательного взгляда его голубых глаз, могучих плеч и скупых, но удалых жестов. Подумать только, всего одна ночь отделяла Рюрика от трагического шага, едва не повлекшего за собой гибель Дагара!
Ночь! Но как он ее пережил?! Рюрик взмокшей рукой поправил сустугу и вскинул голову. Нет, гордыня его еще не унялась… Ну и что же, что он женился в третий раз! Первая жена обязана блюсти ему верность и ждать его! Он не приходит к ней третий год? Ну и что?.. Хорошо, что с ним разговаривала
— Но ты же целуешь Эфанду! — гневно крикнула Оршада, загородив собою выход из гридни.
— Это я! Мне можно все! — заносчиво крикнул Рюрик и потребовал освободить вход в гридню.
Но жрица не пошевелилась. Раскинув руки к косякам двери, она твердо стояла на пороге и, колючим взором уставившись на Рюрика, гневно крикнула: Ты же давал Руцине свободу в Рарожье! А почему здесь передумал? Ревность обуяла? Это несправедливо, князь! И потом, если тебе можно все, то заходи в равной степени ко всем женам! Сможешь?
Рюрик отпрянул от жрицы. Мгновенно представил себе, как сегодня ночью от Эфанды пойдет к Руцине или к Хетте, и вздрогнул.
— Что? — заметив смятение во взоре князя, спросила жрица. — Не представляешь, как уйдешь от Эфанды?.. Вот в этом-то все и дело, горячая твоя голова, — уже спокойнее проговорила Оршада, видя, что князь сник и опустил руки.
Она подошла к нему, молча отобрала секиру и тихонько положила ее на место.
— Успокойся, князь, — ласково проговорила жрица, едва переведя дыхание. — Это тяжело принять душе, я знаю…
— Замолчи! — грубо прервал ее Рюрик. Он мутным взором оглядел дверной проем, нащупал в полутьме тяжелую дверь и медленно закрыл ее.
Жрица испуганно затихла. Она широко раскрытыми глазами наблюдала за действиями князя и напряженно думала, как ей быть дальше.
Князь стоял у двери, держась одной рукой за ее ручку, а другой — за косяк, не оглядываясь на жрицу, и зло думал: «Что со мной? Неужели хмурь Ладоги так въелась в душу, что я готов на все? Ведь Руцина — женщина!.. А женщина… не должна жить без мужчины!» Он стоял опустошенный, противный самому себе и боялся посмотреть благородной жрице в глаза.
Оршада что-то говорила тихим, ровным голосом, и, с огромным трудом сосредоточившись, князь услышал вдруг то, что взволновало его до слез.
— Она перечитала все молитвы Христу, чтоб вернуть тебя, но ты был непреклонен… Тогда Руцнна поняла, что насильно хочет заполучить твою душу, а это великий грех для христианки, и она замкнулась ото всех, проклиная себя и свою любовь к тебе.
Рюрик вздрогнул. «Бедная Руцина! — неожиданно с сожалением подумал он и возмутился: — Как я мог!.. А почему я больше не мог быть с ней? — недоуменно спросил он себя и с усилием вспомнил: — Ах да, я увидел тогда в ее лице что-то чужое, несвойственное ей, и еще что-то, что оттолкнуло… Да-да, я вспомнил… Меня оттолкнула ее надвигающаяся старость. Я вдруг увидел эти ее усилия, эти ее женские уловки. Зачем она их не сдержала? Зачем она их… проявила?! Зачем?! Она погубила этим все! Как хороша женщина своим естеством! Сколько у меня наложниц?! И они все просты в обращении со мной… Вот что мне дорого в женщинах», — хмуро и растерянно думал Рюрик, так и не отходя от двери и не глядя на Оршаду, не отвечая ей, но чувствуя, что неискренен и сам с собой.