Рыжее знамя упрямства (сборник)
Шрифт:
Эти стихи Словко вспомнил теперь, когда выводил из сарайчика велосипед – свой легонький складной "Кондорито". "Рваться птицей" придется сейчас не
Уже заметно припекало солнце, наконец-то день будет по-настоящему теплым. У сарая расцветали репейники. В серых головках открылись бордовые сердцевинки, из них торчали черно-белые усики. На эти цветы-ежики садились пчелы, совали в них нетерпеливые хоботки…
"Привет", – сказал Словко репейникам. Он почему-то всегда радовался, когда они цвели.
От улицы Учителей, где жил Словко, до трамвайной линии и Савельевской улицы, что вели к водной станции, было не близко. Словко ехал вдоль рельсов минут двадцать. Наконец справа засинело озеро, мелькнули знакомые ворота с якорями, остались позади последние дома и начался Савельевский тракт.
Солнце светило ярко, небо синело празднично, педали вертелись легко. Словко поехал по накатанной велосипедной тропинке вдоль главной дороги. По асфальту было бы скорее, но машины со стремительным фырканьем то и дело проносились у обочины, ну их, этих лихачей. Особенно пижонов в разных там "вольво" и "тойотах". Шарахнут со спины и даже не остановятся… На тропинке тоже было хорошо. Если катить без большой спешки, до тридцать второго километра он доберется часа за полтора…
Словко никогда не уезжал на велике так далеко в одиночку, однако сейчас не испытывал никакого беспокойства. Дорога была знакомая, по ней не раз он с мамой и отцом ездил на машине в Елохово, к папиному другу Игнатову…
Справа – озерные плёсы, Солнце по берегам. Клевер шуршит по колесам, Ветер свистит по ногам…В строчках было много неточностей. Плесы и берега озера давно скрылись, за дачными изгородями, за кустами, за какими-то ангарами. И ветер – не сильный и теплый – не свистел, а обмахивал ноги пушистыми крыльями. Приносил запахи бензина, асфальта и луговых трав. Словко на ходу сдернул берет, засунул его под черный погончик с якорем и капитанскими лычками. Длинные волосы отмахнуло назад, галстук затрепетал у плеча… А то, что стишата неточные – подумаешь! Все равно они забудутся через несколько минут. Стоит ли помнить все рифмованные строчки, которые то и дело проскакивают в голове…
Настроение было замечательное. Конечно, едва ли он найдет колесико, но, по крайней мере, сможет честно смотреть на Рыжика: "Так получилось… Я даже ездил туда , но что поделаешь…" Время от времени слева, на другой стороне тракта, неторопливо пробегали назад столбы с синими табличками. Словко заметил по часам: один столб примерно через четыре минуты. Ну, как и рассчитал…
Еще столб… еще… еще…
Не такие уж дальние дали. Ну, подумаешь, тридцать ка-мэ! Если давишь, смеясь, на педали, А не прешься по лесу во тьме…Конечно, Рыжик "пёрся" не тридцать километров, но… все равно – что он там чувствовал, что думал в ночной чаще…
Столб с числом "32" на левой стороне и "339" на правой был такой же, как все предыдущие. Он не помнил, что именно к нему вчера на рассвете выбрался из леса
Словко понял сразу: можно сунуться в сушняк лишь слегка, для очистки совести, а можно лазить и калечиться в нем два часа – результат будет один. Нулевой… И все-таки..
Хрустящие сучья ломались под ним, в рот лезла паутина. Иногда в паутине вспыхивали крохотные блестки, и Словко радостно вздрагивал – чудилось на миг, что сверкнуло колесико. Но, конечно, не было колесика. Хотя Словко казалось даже, что он нашел путь, которым пробирался через валежник Рыжик – по множеству провалов и сломанных сучьев.
Нет, если бы даже подогнать бульдозеры и разгрести завалы – сколько шансов, что крошечный Рыжкин талисман вдруг отыщется среди хрустящих, раздавленных гусеницами груд?
Словко наконец выбрался спиной вперед из сушняка, сел в траву рядом с велосипедом, ладонями стер с ног кровяной бисер, обхватил колени. Глянул снизу на завал, снова представил тяжелый желтый бульдозер… И опять что-то сверкнуло белой искрой. Нить паутины?
Словко рванулся из травы. Метрах в двух от земли на суровой нитке висело среди сучьев крохотное оловянное колесико. Серебристое, натертое до блеска о худую Рыжкину грудь. Прямо на виду висело! Как Словко не заметил его раньше?
Он подпрыгнул, дернул нитку, отцепил. Покачал невесомое колесико на ладони. Зачем-то подышал на него, потер о рубашку. Удивился тому, что не очень удивляется случившемуся. Видимо, в глубине души он с самого начала верил: это должно произойти. Да, не было изумления, только теплая такая, ласковая радость. Словко аккуратно затолкал колесико в нагрудный карман под блестящей пуговкой. Повернулся, чтобы шагнуть к велосипеду.
Велосипед держали двое…
Им было лет по шестнадцать. Один – пухлощекий, белобрысый, в широченных бриджах и белой футболке навыпуск. Другой – тонкий, похожий на гимнаста в темном спортивном костюме, скуластый. Разные, а на лицах одинаковое выражение, которое можно передать одним коротким звуком: "Гы-ы…" Это и радость от неожиданной добычи, и удовольствие от предстоящего развлечения. Их собственный велосипед – один на двоих – валялся у края дороги.
– Ну, чё схватили… – сказал Словко, понимая, что все бесполезно
Толстощекий заулыбался и вправду сказал:
– Гы… – А еще: – Гляди, какой пионерчик. Я думал, они давно повывелись…
– Это скаут, – сказал скуластый очень серьезно. – Скауты, они все добрые. Мальчик разрешит нам покататься на его велике, да? А то мы всё на одном да на одном, я о багажник вся ж… измочалил.
– Не троньте, вам говорят! – крикнул Словко. И думал в это же время, что вариант один. Драться бессмысленно, заколбасят паразиты в один момент. Видно ведь, какие они. Надо подождать, когда схватят велосипед и поедут, чтобы налицо был «состав преступления». Тогда сразу – сигнал Корнеичу: «Мэйдей…» Место происшествия, приметы угонщиков, пускай звонит в милицию. Звонить самому нет смысла, не станут там реагировать на крики мальчишки… А если эти гады пристанут сейчас, чтобы отлупить «скаута» перед угоном (а то и шею свернуть), тогда – кувырок назад и рывком на гребень сухого бурелома. Следом не полезут – себе дороже. (И при всех этих скачущих мыслях все же сидела в Словко радость: «А колечко-то я нашел…»)